Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

шинель и тайком вывел на экскурсию по Лондону, хотя и слегка волновался: как

объяснить все полиции, если она их остановит? Он пришел в бешенство, когда

всплыла информация о пытках, которым британские военные в Северной

Ирландии подвергали тех, кого подозревали в работе на Ирландскую

республиканскую армию в первые годы Смуты [16]. Как и многие опытные

следователи, он считал, что мягкость и сила убеждения дают лучшие результаты,

чем жестокость. Во время допросов отца особенно интересовало, какое моральное

состояние царит в армии противника. Он написал доклад о том, что ковровые

бомбардировки Германии лишь укрепляют боевой дух немцев, а не подрывают

его. Когда Бомбардировщик Харрис – глава бомбардировочного командования

Королевских военно-воздушных сил – увидел доклад, он пришел в такую ярость,

что потребовал отдать автора под трибунал. К счастью, этого не произошло, а

история подтвердила полную правоту моего отца.

Отец частенько уверял, что в доме его родителей в Бате было всего-навсего три

книги. Подозреваю, он все же несколько преувеличивал. Мой дед по отцовской

линии владел ювелирным бизнесом, а бабушка занималась пошивом платьев,

пока не появились дети. Она родилась в семье фермера (одна из восьмерых детей)

и каждый день проходила по тринадцать километров, чтобы добраться до

мастерской, в которой работала швеей. В конце концов бабушка стала хозяйкой

магазина, в котором, как уверял нас отец, продавалась исключительно

изысканная одежда. Отношения с его собственным отцом у него сложились

непростые – однажды дело чуть не дошло до рукоприкладства.

– Ты жалеешь об этом? – спросил я, когда услышал эту историю.

– Нет, – спокойно ответил он. – Потому что я уверен в своей правоте.

Его уверенность базировалась не на заносчивости, а на последовательном и

непреклонном соблюдении высоких моральных принципов, и то, что он почти

всегда оказывался прав, изрядно раздражало эгоистичного, мятежного по натуре

подростка, каким я когда-то был. Мой дед (которого я не знал, поскольку он умер

вскоре после моего рождения) никак не мог взять в толк, как и почему его сын

стал интеллектуалом, начал придерживаться левых политических взглядов,

женился на немецкой беженке и поселился в доме, заставленном тысячами книг.

Прежде чем стать преподавателем права в Оксфорде, отец учился в

малоизвестной частной школе для мальчиков неподалеку от Бата, которая, как он

однажды упомянул, специализировалась на подготовке будущих врачей и

евангелистских миссионеров. Позже его постоянно мучили ночные кошмары,

связанные с этим местом: если верить его словам, в «Школьных годах Тома

Брауна» [17] описаны детские забавы по сравнению с тем, через что довелось

пройти ему. Итак, школу он ненавидел, но стал старшиной в школьном кадетском

корпусе, играл в школьной команде по регби и участвовал в соревнованиях по

гребле в составе школьной сборной. Отец часто говорил, что то, каким он стал, –

целиком и полностью заслуга учителя истории, который повлиял на него в

юности. Его отношение к успеху и общепризнанной власти оставалось

неоднозначным на протяжении всей жизни. Я очень редко видел отца

подавленным (не считая тех многочисленных случаев, когда сам причинял ему

огорчения), и причиной одной из таких ситуаций стало письмо, в котором тот

самый учитель истории попросил его поучаствовать в кампании по сбору средств

для его старой школы. Отец всегда был щедрым человеком и активно занимался

благотворительностью, но после продолжительных и болезненных копаний в себе

все-таки написал любимому учителю, что не готов сделать пожертвование.

Работая секретарем в оксфордском отделении Лиги Наций – организации со

слишком идеалистическими принципами, из-за чего она изначально была

обречена, – отец в 1936 году поехал в Германию, чтобы выучить немецкий язык.

Он остановился в городе Галле, где и познакомился с моей мамой, учившейся на

продавца книг: оба снимали комнаты у одного и того же хозяина.

Антинацистские убеждения не позволили маме поступить в университет, вот она и

выбрала работу в книжном магазине, чтобы сохранить хоть какую-то

причастность к любимой филологии. Отец был первым человеком, которому она

смогла излить душу и который понял, как глубоко она страдает, из-за того что

творится в Германии.