Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

между стропилами чердака. В старом оксфордском доме, где мы жили в

пятидесятых, его нога, к большому удивлению нашей иностранной горничной,

как-то раз появилась из потолка над ее кроватью в облаке осыпавшейся

штукатурки – к счастью, весь он тогда не провалился.) Он вроде бы полностью

оправился после этих серьезных травм, но они, вероятно, внесли немалый вклад в

постепенное угасание его умственных способностей.

Я был плохим сыном. Я редко навещал отца после смерти матери, хотя и жил

неподалеку. Меня раздражала его старческая забывчивость и огорчало, что он уже

не тот человек, которого я всегда знал.

Брат и сестры заглядывали к нему гораздо чаще меня. Вообще родители не

возлагали на меня особых надежд: они радовались каждому моему успеху и

старались помочь мне любыми способами – и вместе с тем почти никогда не

просили ничего взамен и почти никогда ни на что не жаловались. Я пользовался

их любовью, хотя именно она стала одной из главных причин моего огромного

самомнения, которое всю жизнь было одновременно и моей сильной чертой, и

слабой.

Отец был выдающимся адвокатом, правда, он выбрал довольно необычный

карьерный путь. Четырнадцать лет проработав преподавателем в Оксфордском

университете, он покинул его, а затем сменил несколько международных

правовых организаций, пока, наконец, не начал работать на британское

правительство. Как один из первых членов Комиссии по правовым вопросам он

участвовал в реформировании и модернизации британского законодательства. В

молодости я не интересовался ни правом в целом, ни работой отца: все это

казалось мне ужасно скучным. Только на закате собственной карьеры – главным

образом благодаря поездкам за границу, где я многократно становился

свидетелем чудовищной коррупции и злоупотребления властью, – я понял,

насколько важную роль в жизни свободного общества играет правопорядок,

принципы которого лежали в основе мировоззрения моего отца. К примеру, в

демократических выборах нет большого смысла, если отсутствует независимая

судебная система. Некролог отца в лондонском «Таймс» занял целую страницу,

вызвав у меня и чувство сыновьей гордости, и приступ стыда. Моя карьера врача

кажется мне сейчас незначительной в сравнении с его достижениями.

То, насколько серьезными вопросами занимался отец, а также его высокая

нравственность и почти аскетическое мировоззрение совершенно расходились с

его несерьезным отношением к самому себе. Вся семья следовала его примеру, но

боюсь, что в наших глазах он был скорее шутом, чем авторитетом. На моей памяти

лишь несколько раз он вышел из себя из-за нашего неуважительного к нему

отношения. Ему нравилось рассказывать смешные истории о себе и о своих

эксцентричных выходках – порой преднамеренных. Он часто говорил, что хочет

написать мемуары, но дело не пошло дальше первой страницы, на которой он

описал, как в 1917 году, когда ему было четыре года, дернул за спусковой шнур

артиллерийского орудия в парке имени Виктории в Бате – эту возможность ему

предоставили в знак благодарности его родителям от правительства за то, что те

выкупили облигации, выпущенные для финансирования Первой мировой войны.

Я не раз обещал отцу сесть с диктофоном и записать на пленку его воспоминания

и многочисленные истории: жизнь у него сложилась необычно и в высшей

степени интересно, к тому же он был чудесным рассказчиком, – но так никогда

этого и не сделал, о чем глубоко сожалею. По мере угасания отцовского мозга его

собственное прошлое, равно как и все, что он узнал о происхождении нашей

семьи, корни которой следует искать в сельских районах Сомерсета и Дорсета,

кануло в небытие и теперь навеки потеряно. Мне известны лишь отдельные

фрагменты.

Во время войны отец служил в военной разведке и допрашивал

высокопоставленных немецких военнопленных, потому что свободно говорил по-

немецки. Однажды он признался, что его излюбленный прием состоял в том,

чтобы проводить допрос так же, как и занятия в Оксфорде: он просил

заключенных написать эссе на тему демократии и права. «С ярыми фашистами

это было гиблое дело, – заметил он. – Но с некоторыми получалось». Так,

однажды он узнал, что захваченный в плен капитан немецкой подводной лодки

придерживается антифашистских взглядов. Отец дал ему британскую солдатскую