Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

сделал такой же и для него, и я согласился, попросив взамен деньги на рубанок.

Так и понеслось. Моя мастерская нынче забита всевозможным инструментом –

для работы по дереву и по металлу, для обработки камня, для строительных и

слесарных работ. Тут у меня три токарных станка, радиально-отрезной станок,

ленточная пила, фрезерный станок, не считая электроинструментов и ручных

приспособлений. У меня есть специализированная лучковая пила из Германии и

баснословно дорогое долото из Японии, которое чертовски сложно заточить

правильно. Одно из главных разочарований в моей жизни состоит в том, что

почти не осталось инструментов, которые я мог бы купить, – столько всего

накопилось за годы. Чтение каталогов с инструментами в поисках нового

приобретения (моя жена Кейт, антрополог по профессии, называет это

«инструментальным порно») стало для меня одной из утраченных радостей

молодости. Теперь все, что мне остается, – это чистить и затачивать имеющиеся

инструменты, но я ни за что не хотел бы снова стать молодым и заново пережить

все тревожные и неловкие моменты, связанные с этим периодом. Я редко бываю

на сто процентов удовлетворен результатом своих трудов: глядя на готовое

изделие, я замечаю обычно лишь множество недочетов. Но это, конечно же,

означает, что мне есть куда совершенствоваться.

Однажды я смастерил дубовый сундук, которым остался более чем доволен. По

краям сундука я вручную вырезал сквозные соединения ласточкиным хвостом,

ставшие наглядным доказательством моего мастерства. Впрочем, самые

качественные и самые сложные в изготовлении соединения ласточкиным хвостом

(они известны как секретные соединения ласточкиным хвостом со скошенными

углами) остаются скрытыми от взора.

Настоящее мастерство ремесленника – равно как и хирурга – не нуждается в

саморекламе. Как сказал мне однажды старший анестезиолог, хороший хирург

оперирует так, что со стороны это занятие кажется плевым делом.

* * *

Когда я вижу, в какой опрятной простоте живут некоторые люди, например

обитатели лодок [13], пришвартованных к берегу канала рядом с бывшим домом

смотрителя шлюза, или же непальские крестьяне, мимо чьих домиков мы с

Уильямом не раз проходили, разгуливая по горам, то неизбежно думаю о том,

сколько в моей жизни самого разного имущества. Речь не только обо всех моих

инструментах и книгах, коврах и картинах, но и о компьютерах, фотоаппаратах,

мобильных телефонах, одежде, компакт-дисках, аудиоаппаратуре, а также о

множестве других вещей, которыми я почти не пользуюсь.

Много лет назад, когда я работал в психиатрической лечебнице, меня поначалу

отправили в реабилитационное отделение, где предпринимались попытки

подготовить хронических шизофреников, которые провели в больнице не один

десяток лет, к жизни за ее пределами под присмотром социальных служб.

Некоторые пациенты настолько привыкли к круглосуточному уходу, что их

приходилось заново учить пользоваться ножом и вилкой. Первое, что я увидел в

отделении, – просторная комната, где около сорока мужчин в поношенных

костюмах беспокойно ходили кругами в зловещей тишине. Они ходили так часами

напролет, не останавливаясь. Это жуткое зрелище напоминало марш мертвецов.

Единственным звуком здесь было шарканье ног, хотя изредка раздавались крики,

когда кто-то из пациентов принимался спорить с голосами у себя в голове. Многие

из них периодически корчились – так проявлялась поздняя дискинезия, ставшая

побочным эффектом нейролептиков, которые давали практически всем

пациентам. У тех из них, кого лечили большими дозировками галоперидола –

врачи массово назначали его таким больным, пока не была обнародована

информация о побочных эффектах этого препарата, – наблюдались постоянные

нелепые движения лица и языка.

За несколько недель, по прошествии которых меня направили работать в

психогериатрическое отделение, я постепенно познакомился с отдельными

пациентами. Я заметил, как во время прогулок по безрадостному больничному

саду они подбирали щебень и ветки, которые потом носили в карманах и

которыми бесконечно дорожили. Это было их единственное имущество.

Психологи любят говорить о так называемом эффекте обладания – о том, что нас

больше заботит возможность что-либо потерять, чем приобрести. Завладев