Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Дважды преодолев длинный коридор, мы доставили его в отделение интенсивной

терапии и приступили к переливанию крови. Но не успевали мы закачать кровь,

как мужчину тут же рвало ею. Это было почти сорок лет назад, и единственное,

что мы могли тогда сделать, не считая переливания крови, – установить зонд

Сенгстакена. Он представляет собой огромную резиновую трубку с баллонами,

которую помещают пациенту в горло, а затем баллоны надувают, чтобы по

возможности сдавить кровоточащие вены. Мы держали эти зонды в холодильнике

отделения интенсивной терапии, чтобы резина стала жестче, иначе было бы

слишком сложно протолкнуть трубку через горло в пищевод, так как зонд очень

большой, а пациенты кашляли, и к тому же их продолжало рвать кровью.

Медперсоналу приходилось надевать фартуки и резиновые сапоги.

Несмотря на все усилия, кровавую рвоту остановить не удавалось. Помню, как

пациент безмолвно смотрел мне в глаза, пока мы с ординатором и медсестрами

всю ночь пытались сохранить ему жизнь. Каждые несколько минут он с трудом

поворачивался на бок, чтобы наполнить тазик для рвоты очередной порцией

крови.

Мы вводили ему свежую замороженную плазму и факторы свертывания крови, но

явно проигрывали сражение – кровь становилась все более жидкой и уже не

сворачивалась даже в тазике. Было очевидно, что долго пациент не протянет.

Ординатор набрал полный шприц морфина, чтобы «облегчить его уход». Не

помню точно, кто сделал укол. К тому моменту рассвело, и на смену холодному

флуоресцентному освещению пришел теплый солнечный свет. Зафиксировав

факт смерти, я, совершенно измотанный, вернулся в обшарпанную комнату для

дежурных, в которой всегда пахло вареной капустой: запах доносился из

больничной кухни, расположенной этажом ниже. За окном было лето, утро

выдалось солнечным и невероятно красивым. Это я помню отчетливо.

* * *

Я проработал старшим врачом всего год, и был у меня пациент с вторичной

опухолью мозга. Опухоль была редкая; изначально она представляла собой

цельную массу, которую я смог удалить. Но опухоль оказалась злокачественной и

через несколько месяцев дала рецидив. Теперь она представляла собой не

цельную массу, а отдельные раковые клетки, развивающиеся в спинномозговой

жидкости, словно опухоль растворилась в ней, сделав ее густой и липкой. Это

привело к острой гидроцефалии и жутким головным болям. Я провел еще одну

операцию, установив дренажную трубку (шунт), чтобы предотвратить скопление

жидкости в голове пациента. Оглядываясь назад, я понимаю, что допустил

ошибку; впоследствии я редко соглашался оперировать пациентов с

карциноматозным менингитом – так называется это заболевание. Гораздо

гуманнее позволить им умереть.

Ту операцию вряд ли можно назвать успешной. После нее головные боли

беспокоили пациента меньше, но он был полностью дезориентирован и

чрезмерно возбужден. Я не мог предложить других вариантов лечения и сообщил

родственникам, что его смерть – вопрос времени, с чем они смирились. Только вот

он упорно отказывался умирать: благодаря операции его жизнь продолжалась,

хотя смысла в этом уже не было. Затянувшаяся предсмертная агония все сильнее

нервировала родных больного, но фактически он мучился меньше, чем они. Как-

то утром старшая палатная медсестра позвонила моей секретарше Гейл и

попросила меня подойти. Дело было в старой уимблдонской больнице, и мой

кабинет размещался в подвале.

– Родственники подняли ужасный переполох, – сказали мне. – Они требуют вас.

Слегка волнуясь и глубоко сожалея об установке шунта, я взбежал по лестнице и

вошел в одну из палат старого образца – просторную, длинную комнату с

высокими окнами, в которой в два ряда стояло тридцать кроватей.

Пациент лежал в первой кровати слева, занавески вокруг нее были задернуты. Я

осторожно просунул голову внутрь. Жена пациента сидела рядом с ним и молча

плакала, а его сын, мужчина средних лет, стоял с красным от злости лицом. Он не

дал мне сказать ни слова.

– Да так даже с собакой не обращаются! – закричал он. – Немедленно прекратите

его мучения!

На мгновение я утратил дар речи.

– Не думаю, что он так уж сильно страдает. – Вот и все, что мне удалось из себя

выдавить.

Пациент молча пялился в потолок. Он был в сознании, но словно не понимал, что