Владимир Маканин - Портрет и вокруг

Через двадцать минут я вновь спрашиваю. Я должен быть внимателен.

— Скажите, «Марианну» не привезли?

— Пока нет.

Я выхожу на улицу — покурить и выждать очередные двадцать минут под навесом из бетона. Сеет мелкий дождь. Но теплый. С паром… Идут люди. Женщины под зонтиками. Мужчины с поднятыми воротниками. И тут вот случается тихая минута — и возникает наваждение: я вижу, как идет Старохатов. Он идет в толпе и потихонечку поворачивает ко мне — заметил. Он не спешит, он сгорблен и чуть пришаркивает по-стариковски левой ногой.

Слышно, как стрекочет дождь по его серому и сношенному плащу… Я, разумеется, вижу уже, что это не Старохатов. И что я обознался, как это случается на улице со всяким. Но, продолжая играть в обознание, Старохатов будто бы подходит ко мне и говорит:

— …Теперь-то понимаешь, Игорек, почему не смог написать портрет? — Голос его тихий, даже без иронии.

Он кривит губы:

— Тебе не хотелось писать о самом себе.

Он уходит. Он ничего не говорит больше, однако в плечах его, в сгорбленности спины есть некий продолжающийся шепот: искал-де разгадку во мне, а поищи-ка ее в себе, не та ли самая окажется?.. И тогда я начинаю говорить как бы вслед незнакомому старику, что разгадка не та, и что я как-никак пока никого не обираю, и что мы с женой честные люди… Сеет дождь, мелкий серенький дождь. Это наваждение видится мне отыгрышем Старохатова.

— Вы, кажется, спрашивали, — окликают меня негромко. — Привезли «Марианну»… Привезли… Только что, — шепчет мне энергичный паренек, один из «наших».

Стряхнув оцепенение мелкого и серенького дождя, я звоню Ане — привезли. Аня немедленно приезжает. Мы начинаем ходить туда-сюда. Мы договариваемся. Мы волнуемся. И платим наконец в кассу.

— Грузите, — командует Аня.

Я рядом. Я им кричу:

— Грузите!.. Начали!

Мы едем. Мы подъезжаем к нашему дому — теперь начинается не менее важный момент: разгрузка. Энергичные люди из «наших» не доверяют грузчикам — дровоколы, мы уж сами понесем, мы сами. Но и я, конечно, несу один угол. Я уже мокр. Тяжело. Мы таскаем на ремнях вещь за вещью. Мы вносим. Мы ставим на пол. Аня каждый раз спускается и поднимается вместе с нами — лишний глаз, чтобы случайно не оббили углы и не поцарапали фанеровку.

— Полегче. Пожалуйста, полегче, — начинает Аня как бы уговаривать нас на первой же лестничной клетке. А мы кряхтим.

И на второй лестничной клетке тоже. И на развороте. И на третьей. И так до самого конца: «Полегче… Пожалуйста».

Но вдруг все кончилось, — полгода и длилось. Аня чем-то не угодила директору, или, может, он уже заранее хотел ту девицу, что взял, вместо Ани, тут же к себе, — с высшим образованием, длинноногую и с холодноватым голосом. Он ждал, пока ее откуда-то отпустят, а теперь взял, и вот она уже у него.

Мигом исчезли суетившиеся вокруг нас энергичные люди, — мы остались опять одни, правда, в двухкомнатной квартире и с наполовину обменянной мебелью. Вторую половину нам в комплект так и не удалось уже подобрать, не сумели.