Владимир Маканин - Портрет и вокруг

Но она стояла на своем:

— Разве я не права?

— Перестань!

Она заплакала: чуть что — сразу в слезы. А я был взвинчен: девчонка, пацанка, соплюшка и уже берется делить семью на «мое» и «твое»… Но попасть она попала. Я подошел к ней. Я согласился с ее правотой. Я стал успокаивать. Я был в те времена уверен, что женщину всегда можно успокоить, если только не полениться.

В те дни Аня дала согласие и стала работать на новом месте — стала секретарем директора завода. Одной из трех секретарш.

Работа над портретом не шла. Вчерне я уже закончил новую вещь, которую в шутку называл «повестью отдыха ради», — я закончил, вернулся к портрету, но дело, увы, не ожило. Я чувствовал, что могу работать над чем угодно, но не над портретом Старохатова. Такой вот тупик.

Прошла неделя.

Прошла другая.

Разговор со Старохатовым был своеобразен.

— Игорь, — он сказал в трубку, как это говорят все и всегда, — здравствуй. Как твои дела?

Тон был подходящий, будничный и даже с некоторым желанием пообщаться запросто, — не деловой тон.

— С дочкой играю да на жену кричу, — этак с ленцой ответил я, — какие наши дела!

А он сказал:

— Пусто. Выгнал я ее, Игорь, а теперь как-то пусто вокруг.

— Смысл жизни пропал?

— Вот-вот! — Он засмеялся.

— Привыкнете.

— Разумеется… Но пока мне пусто без нее. Я рад, что расправился с ней: это было необходимо. Но когда многолетней распре подводишь черту, ощущение неважнецкое…

— Да, — осторожно поддакнул я.

— Когда кто-то ежедневно тебя ненавидит, ты чувствуешь, что ты живешь.

Мы говорили о том, что человек всегда недоволен. Грызется с кем-то — плохо, не грызется ни с кем — опять плохо. Мы жевали эту смолу минут пять или даже десять. Потом я шагнул чуть в сторону.

— Если вы тоскуете по былому, — сказал я, — могу вам сосватать подходящую личность.

— Кто это?

— Моя соседка. В нашем подъезде живет.

— Злая, что ли? — Он понял, что шутка. Засмеялся. Разговор пошел свободнее. И безответственнее. И тут я начал тихую и легкую подмену:

— Я тоже, Павел Леонидович, разобрался до конца с одним человеком — и тоже на душе как-то пусто.

Он сам вспомнил:

— С тем, который тебе не давал покоя, — с тем, в котором загадка?

— Точно.

— Разгадал?

— Вроде бы да.

— Это любопытно, — откликнулся он.

И я спешно — ловя на слове — пошел на приземление. Вниз. С облаков.

— А вы приходите, Павел Леонидович, если время, конечно, есть.

— К тебе в гости?

— Я собрал о нем большой материал. Интересный. Действительно интересный.

— Прийти? — Он призадумался.

— Прийти, послушать и оценить мой кропотливый труд, — сказал я и этак засмеялся. Вроде как скромничал и одновременно пытался шутить. Есть такая интонация. Шучу, дескать, потому, что смущаюсь. И тут же довольно прозрачным намеком подсовывалось вот что: вы ведь как-никак мой учитель, Павел Леонидович, вот и послушайте меня, оцените, явите милость.

И был еще намек, совсем дальний, приглушенный: может быть, из этого материала можно сделать сценарий?

И в намеке наживочка, уже вовсе еле различимая: может быть, совместно, а?

Но все это, разумеется, было размыто основной разговорной интонацией — проникновенной и, сколько можно и уместно, просительной. Потому что я именно просил Старохатова — просил, хотел любой ценой его зазвать. Заполучить. Заманить к себе. И вот все вместе сложилось в слова:

— Послушать и оценить мой труд — приходите, а?

— Сейчас?.. Прямо сию минуту? — Он засмеялся.

— Да… Если можете.

Я повесил трубку. И тут же быстренько выдворил из дому Аню. Старохатов на машине, минута — и будет тут. Аня встрепенулась:

— С Машенькой?.. Уходить?.. Погулять?

— Да. Да. Да.

И вот мы сидели на кухне. Он и я. Он сидел на том уютном месте, что у окна; там можно выложить на стол локоть и чтоб голова удобно и царственно опиралась на левую руку — тем более что голова была именно седая и львиная у Павла Леонидовича Старохатова в ту минуту. И голова и поза стали у него, если так можно выразиться, особенно львиными или вдвойне львиными, когда он понял, зачем его пригласили. А он быстро понял. Тут же.

— Понятно, — раздельно сказал он, кивнув и поглядев мне в глаза.

И еще раз:

— Понятно, — и опять кивнул, игру принял. Не вскипел, не фыркнул, не очень даже удивился — потому что не из тех, кто вскипает и удивляется: «Значит, это меня, Старохатова, он раскусил. Ну-ка, послушаем». На лице был покой: мне, дескать, даже любопытно… Жаль, дескать, только, что эти магнитофонные записи так и шибают в нос вырождением искусства и современной дешевкой. Ну да ладно. Послушаем.