Владимир Маканин: Простая истина

Терехов, человек молодой, стеснялся молодой женщины по имени Валя; жить с ней он жил, пожалуй, и любил, а вот ведь стеснялся — испытывал неловкость. О чем и речь. Валя, особенно не рассчитывая, все же надеялась, потому что прямо или косвенно женщина надеется, даже если думает, что это не так; Терехов к тому же был не женат, так что надежда крепилась, невеликая, а все же. Как-никак тридцать лет. Мужчина. И ведь когда-нибудь скрутит его радикулит, и должен же будет кто-то помыть ему ноги и переодеть в чистое белье, прежде чем вызвать неотложку.

— Радикулит? — и Терехов, спокойный, рассмеялся.

— А нечего смеяться.

— Повтори.

— Не хочу.

— Ну пожалуйста...

Но повторять Валя не захотела, она произносила слово «радикулит» как-то не совсем так — и знала, что смешно.

— Ну прости. Не дуйся, — улыбался Терехов.

— Отстань.

Они, конечно, мирились, укладываясь спать, иногда торопливо; встречались они у Вали — у неё была комнатушка в коммунальной квартире, чистенькая. Во всяком случае Терехову здесь нравилось. Тишина, чистота, простенькие обои на стенах — и особенно ему нравилось просыпаться утром; он потягивался; Вали уже не было (она уходила на фабрику в самую рань); еще сонный, он топал в коридор, обливался под душем, завтракал, здоровался с соседями Вали (милые люди!) и шел, не торопящийся, на работу. Утренняя новизна. Район возбуждающе незнаком; дома, люди, транспорт — все новое.

Терехов тоже жил в коммунальной квартире, но Валю к себе не приводил. Работал он в газете, журналист.

Роман их тянулся около года, чуть более, а Терехов был именно из тех, кто не против помочь, а то и побегать, позвонить и посуетиться ради другого, — так что проявиться он мог; трогательных и добрых дел он и в суете делал немало, и не потому, что надеялся отладить их в некую итоговую человечью копилку. Когда мать Вали приболела, он приехал к ним с опытным врачом, притом скоро, и отправил мать в больницу, где ее оперировал один из лучших хирургов. Спустя несколько месяцев матери, а также Вале (для ухода за выздоравливающей) он достал две замечательные путевки в Крым. И это было нелегко — достать две.

Мать и отец Вали жили в Подмосковье.

— Ты кто ж такой будешь? — поинтересовалась мать в тот особый раз и в то единственное посещение, когда Терехов приехал к ним с врачом.

— Друг Вали.

— Я тебя первый раз вижу.

— Я вас тоже, — улыбнулся Терехов, улыбка у него была добрая.

Больше они его не видели. А Валя (она уже поняла, что выйти за него замуж не светит) не рассказывала им о Терехове; она и вообще родителям мало и редко рассказывала, жила отдельно от них, своей жизнью.

Сама Валя тоже подчас удивлялась — Терехов, на ее взгляд, был добр и заботлив куда более, чем требовал этот их романчик, один из мимолетных, суетливых, скоро забывающихся романов, какими большой город кишмя кишит.

При всем том Терехов стеснялся Вали, о чем и рассказ.

Роман начинался, как и должно начинаться роману, — радужно. Терехову льстило, что вот ведь еще одна женщина любит его, а Вале — что еще один бегает за ней, увлекся, потерял голову или даже любит — в начале романа оттенки эти и разница их значения не имеют, невидные.

Когда Терехов поостыл, потух, что-то его еще держало, может быть инерция, а в Вале, как бы приотставшей от него, огонь только-только начинал гореть в полное пламя. Скоро, впрочем, она поняла, что надеяться не на что, и, понявшая, стала костер в себе тушить, потому что зачем же жечь зря и тратить силы. И потушила. В этом смысле Валя была опытной костровой, то есть опыт уже имелся — и как же нам не считаться с опытом.

Так что теперь это тянулось по инерции у обоих. А потом кончилось: просто и спокойно сошло на нет. И они перестали видеться.

В финале был такой штришок, запомнившийся. Терехов не хотел, чтобы Валя знала, где он живет: кончено — значит кончено. Хотя он и понимал, что она не придет и разыскивать не станет, однако сработала некая избыточная предосторожность.

Валя же, заметив, что он осторожничает и излишне обрывает концы, стала вдруг (хотя и было ей ни к чему) проявлять интерес и настаивать. В ней заговорило нечто лирическое, может быть, женское: встретиться, к примеру, лет через десять, пусть пятнадцать и попросту, по-человечески поспрашивать — как живешь, мил друг, как дела, как детки?

— Почему ты не хочешь дать адрес — что тут такого?

— А зачем?

— Ну так. Исчезнешь, как в лесу.