Владимир Маканин: Простая истина

Терехов отмахнулся:

— Вот и отлично.

— Не приду я, не волнуйся — но лет через пятнадцать интересно же потолковать друг с другом, правда?

— Ничего интересного...

И не дал адрес.

Валя у Терехова была однажды, однако приехали они тогда на такси, поздно вечером, во тьме кромешной — дома, современные, стояли похожие один на другой.

— Не дашь адрес?

— Ну посмотрим, посмотрим, — уклоняясь, ответил он. И не дал. Чего он боялся, он и сам не знал. Глупость, конечно, ничего он не боялся. Вздор. Штришок под занавес.

Прошло два года. Валя жила с другим человеком, потом у нее было что-то еще и разное — и в конце концов она Терехова напрочь забыла. Имя еще как-то держалось, но лица его Валя уже не помнила.

И Терехов в свой черед постепенно забывал о ней — жил не тужил. Случился, правда, приступ радикулита, который предрекали, — его скрутило, соседи вызвали «помощь», помогли вынести и погрузить, после чего машина увезла Терехова в больницу. Поначалу пришлось несладко: Терехов лежал пластом, кричал, звал и два или три раза, издерганный, мочился лишь с помощью катетера, но потом отпустило, прошло. И засияло в больничные окна солнце. И сестреночки были милы. И друзья навещали. И, провалявшись дней десять, Терехов счастливо отбыл домой.

Он, одинокий, конечно же, вспомнил, что предрекала Валя, — и теперь смеялся. Был рад, что государство здорово нас оберегает и что нет нужды жениться лишь потому, что у тебя склонности, быть может наследственные, к радикулиту и к острым приступам.

Но все же он женился. И теперь тоже напрочь забыл о Вале, как забыла о нем она. Чужие люди. Конец.

Роман их был в самом разгаре, когда случилась встреча с тем рослым парнем, — Терехов и Валя возвращались к себе и, кажется, не спешили, кажется, из кино. Столкнулись же с ним они у самого Валиного дома, это точно.

— Валя? — удивился рослый парень и добавил, несколько развязно: — Как живешь?

Валя вся смешалась, и, видно, ей, смешавшейся, послышалось не как, а где живешъ?

— Здесь живу. По-прежнему.

— Помню, что здесь... В гости, что ли, зовешь?

А она все показывала дом и окна и все объясняла — здесь, дескать, живу, и получилось, что она его приглашает, хотя она не приглашала его вовсе. И тогда парень поплелся и пошел вместе с ними, от нечего делать пошел. Так получилось. Ситуация была предельно ясной. Все трое сидели за столом, и говорить им было не о чем.

Появился на столе чай, и какие-то слова, возникая, все же стали налаживаться — о кино, о погоде.

Парень вдруг засмеялся:

— Смотри-ка. Это ж моя книжка. И точно — одна из книг была его, когда-то, в свое время, он ее здесь забыл.

— Твоя, — с готовностью и даже спешно подтвердила Валя. — Твоя. Ты тогда забыл ее, бери.

— Возьму.

— Бери. Конечно, бери.

И тут Терехов (он сидел молча) услышал в ее голосе что-то такое, чего не слышал — испуг и жалкость, в том самом сочетании. Это было удивительно, но втрое удивительнее ему были его собственные, Терехова, слова, которые тут же и как бы сами собой последовали, — тут-то, кажется, в Терехова и вошло нечто, вошло глубоко, и названия этому не было.

— Как же так, Валя, — произнес Терехов с непонятней ему самому улыбчивостью и с полушутливым укором, — отдавать нужно чужое.

А парень продолжал:

— С некоторыми приходится скандалить — не отдают книгу, и все.

— Как же не отдать... Твоя же книга. Как это не отдают, — Валя, потерявшаяся, сыпала слова одно за другим; она была сама готовность, сама уступчивость.

Что-то повисло в воздухе, и Терехов не знал — что.

— А ведь эта тоже, кажется, моя книга, — продолжал парень. С этаким смешком продолжал он. — Моя...

Книга была на этот раз не его, дешевенький томик Есенина, — Терехов видел и помнил, как Валя ее покупала. В букинистическом.

Валя вспыхнула — и тут же заспешила:

— Бери, — у нее даже руки задрожали. — Бери. Конечно, твоя... Бери.

— Моя, — посмеивался парень. — Моя книга.

— Да, Правда, правда, — тараторила Валя, — твоя... И как так получилось, прямо не знаю.

Терехов заметил тогда же еще кое-что — глаза парня: мелькнула в них и, мелькнувшая, уже не уходила небрежность, бесцеремонность, что ли, когда с человеком позволено, дескать, и так и этак. Как хочешь. Большего-де она не заслуживает, такой человек... Чувство, хотя уже и узнанное, было Терехову в новизну: он сидел подавленный. Он понимал и знал лишь то, что, как и Валя, он готов отдать сейчас все, что на книжной полке и вне ее тоже, лишь бы человек этот, встреченный ими и вторгшийся, ушел по-тихому. Лишь бы исчез.