Владимир Маканин - Портрет и вокруг

— Все? — спросил он просто.

Помолчали. И без раздражения, спокойно, он еще спросил:

— Почему тебя интересовала эта… эта мелочовка, Игорь? — Вопрос был поставлен общо, неожиданно общо, и я замялся.

— Ну как же, — все же промямлил я. — Нет логики… Непонятно…

Он засмеялся:

— Непонятно?.. Что?.. В человеке, — он заговорил строже. — В каждом человеке, Игорь, столько тайн, противоречий… столько глубин психики. А тебя интересовало: брал деньги? Не брал деньги?.. Что они тебе?

— Когда-то брали, а когда-то нет. Почему?

— Понятия не имею, Игорь. — И усмехнулся. — Не знаю, почему.

— Это не ответ.

— Это ответ. Потому что пустяшно все это… Да знаешь ли ты, сколько во мне… в тебе… да в любом человеке… таких пустяшных вопросов, нелогичных загадок! Сотни!.. Почему?.. А потому что это пустяшки, мусор, а не загадки!

Я промолчал.

— Ты же год, если не больше, потратил. Что ж ты так по мелочи работал?.. Оглянись! Впадал, говоришь, в пустоту… Мучился? Ссорился с женой? Убегал в деревню?.. И все из-за такой ерунды, как привзятые кем-то деньги!

Он встал.

— Ей-богу, ты пошел не по тому ведомству.

Он опять засмеялся:

— Не было денег — брал. Были — не брал. В чем проблема, Игорь, скажи мне — может, я стар стал и не понимаю.

Он искренно вздохнул:

— Я ожидал от твоего поиска куда большего, Игорь… Деньги! О, господи!.. Нашел задачку!.. Ты лучше мне ответь — зачем ты так бессмысленно трудился?

Он прошагал в прихожую. Взял там свою шляпу.

Я был в растерянности. А он говорил очень четко. Настоящая контратака.

И сошел вниз по лестнице к своей машине. И уехал.

Уехал, так и оставив мне вопрос, притом вопрос заглавный, пронзительный — ты, Игорь, целый год гнался за житейской пустышкой, за химерой — зачем?

Дней через десять неожиданная новость. Позвонил приятель и, помимо прочего, сообщил:

— Слышал уже?.. Старохатова выперли из Мастерской.

В груди у меня екнуло.

— Может быть, сам ушел? — помедлив, спросил я.

— Может быть… Но, кажется, все-таки выперли.

Ни обдумать новость, ни обговорить я тогда не успел.

Но уже в ту же ночь до меня дошло. Мысль пришла остро и разом, но я лишь хмыкнул и не поверил в нее: глупости, не может быть!.. И тогда мысль пришла вновь, но пришла теперь мягче, спокойнее, на лапках. И можно было протянуть руку и, уже не пугаясь, эту кошечку-рысь погладить. Для того и пришла.

«Вера у нас была, — сказала в тот раз Аня. — А я отправилась к тете Паше в больницу». — «Нехорошо: Вера пришла пообщаться, а ты оставила ее за няньку. Долго она сидела с Машей?» — «Нет. Около часа…»

Я позвонил.

Трубку взяла дочка Веры — пятнадцатилетняя девочка, о существовании которой я знал, но которую никогда не видел.

— Мамы нет дома, — еле слышно ответила она.

И еще. Почти шепотом:

— Она придет сегодня попозже. Передать что-нибудь ей?

Не голос, а шелест листьев.

Я позвонил попозже (к этой минуте я уже не сомневался):

— Вера?

— Я.

Не стал я тянуть:

— Ты все-таки нанесла ему ответный удар.

И Вера тут же с вызовом, распрямляясь пружиной, ответила:

— А ты как думал!

Сдержанным тоном я попросил рассказать — как-никак я причастен к случившемуся. Грубо говоря: записи, в которых она рылась и которые взяла, мои.

— Ты ведь не слишком для меня расстарался. Вот я и решила порыться в записях сама.

— И не спросила, можно ли?

— А зачем мне было спрашивать? Во-первых, ты со мной в большой дружбе. Во-вторых, я точно знала, что посмотреть эти записи ты мне не дашь.

И добавила, язвя мое ухо:

— Такой уж ты породы особенной.

— Какой?

— Да уж такой, — сказала она: она считала, что я трусоват. Не в том, конечно, смысле, что боюсь Старохатова. А в том смысле, что не желаю никуда вмешиваться — то есть в самом распространенном и ходовом в наш век понятии трусости.

— Ты ведь у нас художник. Ты ведь у нас чистенький, — продолжала Вера. — Ты умер бы, но не замарал лапок.

Тут я все же нашелся — сказал, что я не хочу, да и не умею превращать свой труд в жалобу, поданную на имя вышестоящего начальника.

— Ладно, — отрезала она, — устраивай свою совесть, как ей мягче.

И вдруг она как бы с вызовом выкрикнула:

— Разве ты не для меня собирал эту коробку?.. эти записи?

Конечно, с иронией. Конечно, выкрикнула она с иронией и насмешкой. Так кричит напоследок удачливый вор. А я онемел. Я словно бы вдруг понял… Сам себя понял… Я словно бы услышал свое подсознание.