Unknown: Жизнь без головы

2. Понимание увиденного

По мере того, как ошеломление от моего Гималайского открытия постепенно улетучивалось, я принялся описывать его сам для себя примерно следующим образом.

Раньше я, не вдаваясь в детали, так или иначе представлял, что я населяю свой дом-тело, и выглядываю наружу через два маленьких круглых окошка. Теперь оказалось, что всё совершенно не так. Когда я гляжу вдаль, как я могу догадаться, что у меня именно два глаза, а не три, не сто, или ни одного? В сущности, только одно окно наличествует по эту сторону моего фасада, и это окно широко распахнуто, огромно и не имеет рамы, причем никто не выглядывает из него. У какого-либо другого человека есть глаза, а также лицо, как их обрамление; у этого - никогда нет.

Следовательно, существуют два сорта людей, два кардинально различающихся вида. Первый, которого я знаю бесчисленное количество представителей, с очевидностью имеет голову на плечах (под "головой" я разумею непрозрачный цветной волосатый шар двадцати сантиметров в диаметре, с разнообразными отверстиями), в то время как второй, которого мне известен лишь один представитель, совершенно очевидно не имеет такой вещи на плечах. Подумать только, что до сих пор я не замечал такого существенного различия! Словно жертва продолжительного приступа душевной болезни, или пожизненной галлюцинации (под галлюцинацией я имею в виду, как написано в словаре, кажущееся ощущение предмета, на самом деле отсутствующего), я неизменно думал, что я практически идентичен всем остальным людям, и никогда не определял себя как живущее без головы двуногое животное. Я закрывал глаза на то, что всегда присутствовало, и без чего я действительно незряч - на этот чудесный заменитель головы, эту безграничную ясность, эту сияющую и абсолютно чистую пустоту, которая, тем не менее, сама есть (скорее есть, чем содержит) всё, что попадает в мое распоряжение. Поскольку, как бы внимательно я ни присматривался, я не нахожу даже того белого экрана, на который спроецированы горы, и солнце, и небо, или того чистого зеркала, в котором они отражены, или прозрачной линзы или глазка, через который они рассматриваются - не говоря уже о том, что я не нахожу того человека, которому всё это показывается, или хоть какого-нибудь зрителя (любого сорта), которого можно было бы отличить от самого зрелища.

Ничто, ничто не вмешивается, даже не мешает то обескураживающее и ускользающее препятствие, которое называют расстоянием: кажущееся безграничным голубое небо, белизна снегов с розовыми тенями, сверкающая зелень травы - как могут они быть "далеки", когда нет ничего, от чего можно было бы быть вдали? Пустота вместо головы сопротивляется какой-либо локализации и ограничению: она не круглая, не маленькая или большая, и даже не находится в одном месте более, чем в другом. (Впрочем, если бы голова даже и существовала, и я бы приложил начало очень длинной линейки к вершине горы так, чтобы линейка проходила непосредственно мимо моей головы, то в этот момент я не смог бы прочесть, какое деление на линейке попадает на мою голову, ибо, как я не вижу свою голову, так я не смог бы увидеть и линейку.) На самом деле, цветные фигуры ландшафта показывают себя просто, без таких осложняющих приемов, как близко или далеко, это или то, мое или не мое, увиденное мною или просто данное. Любая двоякость - какой-либо дуализм субъекта и объекта - исчезла, ибо при таком положении вещей ее некуда втиснуть.

Такие мысли посетили меня после видения. Впрочем, стараться отлить этот личный, непосредственный опыт в форму тех или других слов означает исказить его тем, что усложняется то, чего не может быть ничего проще: чем дольше мы затягиваем посмертное вскрытие, тем более мы удаляемся от живого оригинала.

В лучшем случае, такие описания могут напомнить о видении (в затуманенной форме), либо спровоцировать его повторение; но они так же бессильны передать его основные черты или вызвать его, как самое аппетитное меню неспособно насытить, или исследование юмора - улучшить чье-либо чувство юмора. С другой стороны, трудно останавливать мысль надолго, так что попытки передать ощущение ясности из ясных интервалов в серый фон жизни неизбежны. Кроме того, как я уже сказал, такие описания косвенно могут помочь повторно войти в ясное состояние.

В любом случае, несколько возражений с точки зрения здравого смысла уже заждались обсуждения, причем они настаивают на логически обоснованных ответах. Даже сам для себя, человек обязан оправдывать то, что он видит; также и друзья нуждаются в убеждении. В каком-то смысле такое приручение ощущений абсурдно, поскольку никакая дискуссия не может увеличить или уменьшить ощущение настолько же простое и неоспоримое, как звук флейты или вкус апельсина. С другой точки зрения, однако, такие попытки необходимы, если мы не хотим, чтобы наша жизнь распалась на абсолютно чуждые друг другу, непроницаемые для идей отсеки.