Владимир Шуля-Tабиб: Записки отставного медицин-майоре

где-нибудь нарушит всеобщую здравоохранительную гармонию. И у нас, на "скорой", все

женщины собираются к телевизору. Придется мне подменить Светку-диспетчера и

заслужить неподдельную благодарность, а благодарность диспетчера кое-чего стоит.

Кстати, а чем привлекает это, извините за выражение, искусство? Нет-нет, я не хочу

никого обижать, мне просто интересно, почему миллионы людей с таким нетерпением ждут

очередной серии, что именно их влечет? Не потому ли, что все прочее уже смертельно

надоело: и коммунисты, и демократы, и мафия, и голые бабы, убийства, следователи -

словом, все, что "про нас". Самая гнусь нашей жизни - все, что на "скорой" мы потребляем

невероятными дозами, осточертела всем до смерти. И они будут обливаться слезами над

вымыслом, будут рады хоть издали полюбоваться чистым чувством, плакать от счастья, что

очередной гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя. Плевать на деревянного Луиса-

Альберто, на тупую посредственность всех остальных. Над горем Марианны плачут навзрыд

и равнодушны к горю, которое рядом и куда более страшное. Наши, свои , родные горемыки

НА-ДО-Е-ЛИ! Наверно, еще и потому, что своим помогать надо, а не плакать. Плакать-то

оно полегче, слезы, говорят, душу облегчают. Фильм-наркотик, вот в чем дело. И прокатчики

подлежат привлечению...

- Третья, срочно! Повторяю : третья - срочно!

- Что там, Света?

- Ножевое ранение, гаражи возле ЖЭКа на Красноармейской! В живот и в грудь!

- Понял, гаражи на Красноармейской. Аня, проверь кровезаменители.

- Гемодез 400.

- И все? Там еще первая на месте, пробегись, спроси о наличности.

- Шеф! - издали кричит она, - есть 1000 милли полиглюкина!

-Бери и погнали! Жми, Петро, до плешки - давай мигалку и сирену!

Вот тоже милые прелести нашего снабжения: мне на смену нужны полторы-две

тысячи миллилитров жидких кровезаменителей, а дают всего четыреста, редко восемьсот. А

если там шок? Фиг выведешь, и даст дуба человек, а ты после смены от бессилия и злобы

пойдешь и напьешься. И так, бывает, хочется набить морду кому-то неизвестному, что

боишься выйти из дому.

Ага, вон и милиция. Стоят спокойно, не суетятся, к нам не бегут - значит, раненого

уже нет или помер.

- Ну, что тут у вас?

- Порядок, доктор, раненого увезли попуткой. А вот на этого красавца взгляните!

Пьяный, лет пятидесяти, рожа злобная, глаза, как у нас говорят, дикие - надо полагать, это виновник торжества. Так, правая бровь рассечена, сильно кровоточит. И нижняя губа

разбита. Стало быть, тот, кого увезли, был без ножа.

- Будете забирать? - веселый молоденький лейтенант, поигрывая дубинкой-

"демократизатором", стоит возле милицейской машиноы "на связи".

- Будем, надо шить бровь. Потом отдадим вам. Полчаса работы.

- Везите, везите. Минут через двадцать подъедем к больнице, заберем. У нас тут еще

небольшое дельце есть.

- Минуточку, - не даю ему сесть за руль. - Кто из ваших едет с нами?

- Некогда мне, доктор, я же сказал: в больнице заберем!

- А если сбежит? Я за ним гоняться не стану!

- Хрен с ним, далеко не убежит, мы его знаем! Пока!

Вот так. Значит, Аню на мое место, к шоферу, а мне в салон, не то сей дядя в две

секунды с ней разберется. Желания ехать у него явно нет.

- Эй ты, корешок! - это он мне. - У тебя дети есть? И, наверно, хотят спокойно жить?

А, доктор? Замажь йодом, и я пошел. Мне с ментами встречаться - облом. Сечешь?

Справлюсь? Мужик в возрасте, силенок, пожалуй, не так уж много, да и на сильной

поддаче - справлюсь.

Вот только на хрена мне это надо? Милиция себе уехала, а ты сторожи... Молодец

Петро, жмет километров за сотню, не больно выпрыгнешь на такой скорости, не настолько

он пьян...

Что-то приподнимается, ищет ногой упора. Ну-ну, давай, паря, жду...

Рывок к двери, на мгновение мелькнула открытая челюсть - попал, сидит на полу.

Нокдаун. Ладно, счет открывать не буду.

- Ну, бля, жирный боров! Ну, свинья цыганская! - меня почему-то часто принимают за

цыгана. - Поставят тебя, бля, на пику!

Слава аллаху, очухался, а то рука у меня и в самом деле тяжеловатая, да и десантные

рефлексы пока еще не притупились, работают.

- Да ты, бля, не доктор, мент ты поганый, козел вонючий! Ты...

Этот концерт до конца дороги. Пусть поет. Но снова лезть не пытается, соображает, что со мной не сладит, а замолчать зековское самолюбие не позволяет. Пой, ласточка, пой.

Мне спокойнее,

когда ты поешь. И оперение у тебя подстать песне. Рукав на плече оторван, синеет