Владимир Шуля-Tабиб: Записки отставного медицин-майоре

дождусь вот никак...

- Кокетничаете, Мария Семеновна! Хотели бы на кладбище, меня бы не звали! Аня!

- Как всегда?

- Да. А вы, дорогая, на всякий случай запомните: со смертью кокетничать опасно: будете звать - придет, причем быстрее, чем я! А вот в больницу вам не мешало бы недельки

на три. Поди, года четыре уже не были? А?

-Хм, в больницу! А куда ж я Иосифа дену? Вы же его со мной не возьмете? У него же

нет обострения, так?

Черт, как же я забыл? Муж у нее в другой комнате, парализованный после инсульта.

Красивый такой старикан с густой курчавой сединой, крупным носом, черными, чуть

навыкате, умнющими глазами - в инвалидной сидячей коляске. Все понимает, только вот ни

есть сам не может, ни в туалет, ни сказать. Но как же понятно он молчит! Как кричат от

тоски и душевной боли его глаза! В первый свой визит я спросил старушку о детях - лучше б

не спрашивал. Все они в Израиле, и друзья там же, а кто и на кладбище. Пока дети с внуками

были здесь, старик держался, но уехать с ними не захотел: здесь прожил жизнь, воевал, здесь родные могилы - как от всего этого уедешь? Но уехали они - через месяц инсульт, парализовало. И если - а это непременно случится - жена когда-то не доберется до телефона, он вызвать "скорую" не в состоянии, ни даже соседей позвать, будет молча смотреть, как она

умирает, а потом сам следом.

Сейчас бы он, пожалуй, уехал к детям, да где уж! Не то что автобус, вокзал, билет, самолет - да и просто оформиться с документами - от всего этого и здоровый заболеет. А в

больницу его и в самом деле не примут. Ему нужен только уход, и у него, считается, есть

жена. Нет в больнице мест для таких одиноких стариков. Да и вообще им в жизни места нет.

- Ой!

Нормально, ритм пошел, в этот раз обошлось.

- Тройка, освободилась? Крутой переулок, 23, обезбольте. Два промедола.

- Понял, два промедола.

Тоже постоянный пациент. Но уже ненадолго: безнадежный рак. Лучше уж три

тяжелых вызова, чем один такой сверхлегкий: уколол, немного облегчил и прощай до завтра.

Обычно это работа фельдшера, я даже не выхожу из машины, но к этому больному пойду я.

Когда я еще работал в военном госпитале, этот подполковник лежал там с диабетом. Палату

передали мне, я заново провѐл всѐ обследование и диагностировал у него рак головки

поджелудочной железы. Его перевели в онкологию, но оперировать было уже поздно, отпустили помирать домой. Все равно это мой больной, и отправлять к нему одну Аню

неудобно.

- Здравствуйте, Федор Иваныч!

Какое там здравствуйте, с порога видно - финиширует мужик. Худущий, живот

огромный - водянка душит. Мечется.

- Ой, Владим Михалыч! - плачет жена. - Не узнает уже ни меня, ни вас, никого!

- Что это? - хрипит он. - Я же умираю, или вы ослепли, не видите? - напряженно

хрипит, а кажется ему, что кричит. - Я уже умер...

Вдруг взгляд проясняется, фиксируется на мне:

- А-а, тебя я помню, майор...-- Длинный костлявый палец пистолетом уперся в меня, в

глазах полыхает ненависть. - Это ты мне из диабета рак сделал! Ты меня убил, ты...

Глаза опять замутились, бессмысленно смотрят в потолок, голос угасает.

- Аня, набрала? Коли!

- Владим Михалыч, не серчайте на него, он не в себе!

- Я понимаю. До свиданья, Надежда Петровна!

Знакомая картина: в древности гонца, принесшего худую весть, убивали.

Теперь худую весть принес я , и он бы с удовольствием убил меня, если б смог, вон

сколько ненависти в глазах. Вот так и вся страна: жили себе потихоньку, не тужили,приворовывали к нищенской зарплате помаленьку, с несбыточными мечтами о

машине да поездке в Болгарию или Польшу. Вдруг какие - то долбаные интеллигенты -

«дерьмократы» обнаружили, что экономика в стране смертельно больна, система

нежизнеспособна, надо срочно оперировать! Увы, операция, хотя и болезненная, не

помогла, как и этому подполковнику. Тогда все развернулись против "хирургов"-

либералов: Горбачѐва, Яковлева, Собчака:”Это вы Россию погубили, вы!!!»

- Центральная!

- Шеф, взгляните на часы! - взмолилась Аня.

- О, и в самом деле восемнадцать десять! Не волнуйся, Анечка, команда сейчас будет.

- Тройка, возвращайтесь!

- Ну, что я говорил?

Восемнадцать десять - через пять минут по телеку начнут рыдать богатые.

Прекрасный, золотой слезливо-маразматический фильм, ура тебе! Привет тебе, чума!

Вероника, я люблю вас! Как только вы со своим Луисом-Альберто начинаете плакать, вызовы практически прекращаются. Весь город срочно выздоравливает, разве что авария