Никола Седнев: В окрестностях Милены

Отняв руки от своего мокрого лица, она сказала:

— А я вас знаю, — и, слабо улыбнувшись, принялась вытирать слезы тыльной стороной ладони. — Я вас по телевизору видела. Вас зовут Виталий... забыла...

— Виталий Константинович, — отрекомендовался я.

— Ага, — сказала она и громко шмыгнула носом. — Вы к тете Ире из четвертого парадного ходите.

Все всё знают, ничего не скроешь.

— Действительно, — подтвердил я.

Она вздохнула и сказала с сожалением, будто ей не нравилось собственное имя, да ничего уж не поделаешь:

— А меня зовут Милена...

— Как? — переспросил я.

— Милена... — повторила она, и губы ее вновь задрожали, хотя она и попробовала улыбнуться.

— А кто это на тебя так горло драл?

— Моя мама...

М-да, надо было срочно менять тему.

— Слушай, торта хочешь?

— Да. А... а что вы спросили? — Она сдула челку. Я рассмеялся:

— Ты сказала «да», даже не расслышав, что я спросил.

— Да... ой, то есть...

Кончик носа у нее вскоре был перепачкан кремом. И улыбалась она уже почти весело.

— Ой, мама идет! — вдруг испуганно вскрикнула девушка и вместе с куском торта в руке сползла с сиденья. — Уже прошла?

— Прошла.

— Это она в магазин отправилась, — пояснила Милена. — Давайте куда-то отъедем отсюда.

— Куда?

— Куда хотите.

— А куда это ты с сумкой собралась?

— На тренировку. Там спортивный костюм... Но я могу не пойти.

— Тренировки пропускать нельзя, — назидательно изрек я. — Знаешь что, давай я тебя подвезу на тренировку. А сам поеду на пляж купаться.

— А на какой пляж вы ходите? — спросила она после некоторого раздумья. Коленки у нее были поцарапаны, на левой виднелось вылинявшее пятно зеленки.

Так в мою жизнь вошла Милена.

* * *

Я миновал проходную киностудии, «что в люди вывела меня», и на мраморной лестнице админкорпуса столкнулся со спускавшимся мне навстречу вечно перепуганным Жмуриком — невзрачным, с оттопыренными ушами-локаторами маломерком, про таких обычно говорят «ни кожи, ни рожи». Как всегда неряшливо одетый, на этот раз еще и с каким-то птичьим пухом на лацканах, плечиках кургузого пиджачка и шевелюре — уж не в курятнике ли ночевал? — он немедля принялся умильно улыбаться:

— Здравствуйте-с, Виталий Константинович! Как здоровьице-с? — с каждым словом он мелко кланялся, поедая меня глазами.

— Слушай, а почему тебя все зовут Жмуриком?

— Так я-с... фамилия моя-с Жмыря! — Он обеими руками подобострастно тряс мою ладонь. — Я ведь у вас в съемочной группе помощником администратора работаю-с!

— Это я знаю.

— А от фамилии Жмыря — Жмурик, так все меня кличут-с, прозывают-с. Я не обижаюсь.

Слякоть бесхребетная, тряпка безвольная. Мужику под тридцатник, а лицо в подростковых прыщах. И даже не прыщах, а скорее застарелых, прижившихся фурункулах. Черти что.

— Понятно, — сказал я и двинулся наверх, а когда лестничный марш завернул, увидел, как это чудо в перьях с нежностью глядит мне вслед, само себе крепко пожимает руку, дружбу изображает: «Всего вам наилучшего-с! Привет домашним-с!»

* * *

Милена понуро брела по набережной, толкая ногой какой-то камушек. На ней было уже знакомое мне платье — сиреневого цвета с то ли синими, то ли фиолетовыми иероглифами, из которого она давно выросла. Я окликнул ее. Но пришлось повторять еще и еще: «Иди сюда», потому что Милена, почти сразу же узнав меня, тем не менее никак не могла поверить, что зову именно ее.

— Я? Меня? — и оглядывалась, ища, к кому я обращаюсь, хотя вокруг никого не было.

А потом вдруг побежала во всю прыть, процокала, сломя голову, своими обшарпанными «лодочками» на низком каблуке по ступенькам и очутилась, судорожно переводя дыхание, передо мной, стоявшем в плавках на песке.

— Гуляешь? — спросил я.

— А? Д-да, — с торопливой готовностью к любому отчету сказала она. — Я случайно здесь оказалась, смотрю — вы... А вы меня увидели...

Насчет «случайно здесь оказалась» — это она, конечно, загнула.

— Купаться будешь? — спросил я.

На ее лице отразилась безмерная радость, тут же, впрочем, потухшая:

— А... Я купальника с собой не взяла...

За лицом Милены интересно было наблюдать — резкий переход от детского восторга к глубокой печали. Купального костюма не прихватила — это, конечно, очень весомый повод для большой грусти.

— Так наденешь мою футболку.

— Ой, а можно? — засветилась она улыбкой. И тут же опять погасла. — А как же вы... домой пойдете?

Честно говоря, что-то настораживало меня в ее поведении.