Блохин Николай - Рубеж

Вскинул глаза Ртищев:

— От Клейста?! Что же там переводить, что ль, некому?

— Да, генерал в прострации, а его все равно по нашей железке в Берлин везти, вот и прилетел. Гудериан уже хныкался фюреру — куда девать пленных? И ответ получился вот какой: «А на Минском автозаводе кто будет работать? А урожай несметный будущий кто здесь будет собирать? Пять миллионов Га растущей пшеницы за сутки! А самолеты на Киевском авиазаводе кто будет делать?!»

— Погоди, Эрик, Киев еще не захвачен.

— А куда он теперь денется?! Хайль, Гитлер!

Заверещал телефон ВЧ.

— Хайль Гитлер, Вилли, чем обрадуешь Абвер? Что, директива номер три? Погоди, а про номер два ты вроде ничего не сообщал. Не имеет значения? Была и уже сплыла? Хлестче, чем номер один? Да куда ж хлестче? Ишь... Генерал, который к нам прилетел, — первая жертва? Ишь... Ох, спасибо ихнему директивщику! Хотя... если они сейчас встанут в жесткую оборону... ведь у них за спиной их же УРы, которые они почему-то бросили... И прорвать эту оборону, — эх, проблема, блиц-кригу угроза.

— Так вот, слушай, Эрик... — тон голоса у Канариса стал приказным, — в оборону они не встанут, они будут наступать согласно директиве номер три, спасибо директивщикам, и главному автору их — герру Жукову. А в оборону встанешь ты. Временная затяжка увеличивается, но несравнимо увеличатся их потери. Нагоним. Разница между директивами — по первой сдавались безропотно (а куда денешься?), по третьей — безропотно, по приказу, пойдут на пули. Чтоб пули были наготове! Корпус того генерала, который сейчас у вас, пер на наши пулеметы так!.. Трое наших пулеметчиков с ума сошли от вида гор трупов прямо у блиндажей. Директива номер три — это их план «Гроза», по которому они должны были громить нас, начиная с июля. Только до 22 июня тучи были грозовые над нами, а теперь облачка редкие, после нашего удара. Но из облачков дождичек, мало не покажется!..

— Ау, герр генерал...

Генерал дернулся и открыл глаза. Огляделся.

— Где я?

— Вы в плену. И уже изрядно. Контузия, да и нервы. Страшно ведь видеть гибель своего корпуса? А корпус-то какой! Сказка! Мечта! Тысяча двести танков, половина KB и Т-34. Да он сильней всех наших четырех танковых групп вместе взятых. И так бездарно разгромлен, — последнюю фразу Ртищев хотел произнести язвительно-издевательски, а вышло с горечью и сочувствием. Аж призастыл, себе удивляясь.

— Что с вами, полковник?

— Все в порядке, экселенц.

— Спросите у него, зачем он гнал танки по открытой местности на прямые и засадные снаряды при полном отсутствии защиты против атак с воздуха?

— Приказ, — выхрипел генерал.

Гепнер вздохнул и покачал головой:

— Выпить хотите?

— Хочу. Мне был приказ — за двадцать минут развернуть, перегруппировать корпус.

Гепнер оторопело уставился на генерала:

— Как за двадцать минут? Корпус?! И... и кто ж приказал такое?

— Член военного совета фронта, корпусной комиссар Вашугин. Там в штабе фронта начальник Генштаба сидел, он там рулил.

«А у них все дома?» — хотел спросить Гепнер, но не спросил, а налил вторую. Генерал разом опрокинул ее и призакрыл глаза.

Комиссар Вашугин ходил вокруг генерала и орал:

— Наступлять, ишь оборонщики! Развернуться в двадцать минут и наступлять!

Сорвался генерал:

— Да это им деваться некуда, а надо «наступлять»! А нам залечь надо в плотную оборону. Они этого зверски боятся! А твое «наступлять» для них — праздник!..

— Р-разговорчики! Наступлять! К вечеру доложить о взятии Ровно. Иначе — расстрел!

Таяла горбоносость и огнеглазость комиссарская, перед открытыми пустыми, изможденными глазами генерала стоял полный стакан.

— Хватит. Больше не буду. На расстрел надо идти трезвым.

— А никто вас расстреливать не собирается, ваша судьба будет решаться в Берлине.

Комиссар Вашугин брел среди разбитых танков и плакал. Впервые в жизни. Брел все равно куда, ибо все теперь было все равно. Все смылись, а первым главный рулила из Москвы. Уже, небось, на подлете. И это все равно. Комиссар Вашугин не знал, можно или нельзя развернуть танковый корпус за двадцать минут. Но если вышестоящий такого ранга приказывает, значит, наверное, можно? Он видел, как громят ползущие танки с воздуха, и ему теперь казалось, что это он кидает бомбы на люки, и огонь из разорванных люков и вопли горящих оттуда обрамляют сейчас его жуткой круговертью, и невыносимое ощущение вины тащит руку к пистолету. Но не дотащилась рука. Спасительная, освобождающая шальная пуля оборвала бредение вникуда и на ощущении вины понесла в вечность.