Блохин Николай - Рубеж

Николай Владимирович Блохин

РУБЕЖ

роман

Предисловие

«Заныло, вдруг, в было успокоенном сердце — "рубеж", калеными иголками это жесткое слово овеществилось во всем его существе. Сколько их было, рубежей в его жизни и все какие-то..., все — борьба за власть, чтоб ей!.. А тут сейчас перед ним особый рубеж...»

Это из внутреннего монолога Сталина в предлагаемой читателю книге. Это третий роман Н. Блохина о ключевых рубежах русской истории. Первые два — «Глубь-трясина» и «Пепел» уже публиковались на страницах «Роман — журнала XXI век». Этот третий роман о самом ключевом рубеже: 22 июня 1941 года. И оборона Москвы. Быть или не быть. Быть, ибо с нами — все святые, в земле Российской просиявшие во главе с Хозяйкой дома нашего — Пресвятой Богородицей. Это войско несокрушимо никем и ничем. Любой посягатель на дом Ее будет неизбежно разгромлен.

Об этом великом и страшном рубеже написано много. Много всяких точек зрения описывает во всей полноте и правде любое историческое явление. Эта точка зрения — Православие. Все остальное — несостоятельность, натяжки, полуправда. «Не в силе Бог, а в Правде», — так сказал величайший полководец всех времен и народов Александр Невский. А Правда — только в Православии. Точка зрения автора в описании сего великого и страшного рубежа — православная.

Миллионы головорезов, без крестов на груди, без Христа в сердце, жертвы комагитпропа приготовлены для нанесения удара во имя Мировой революции по прихоти мирового зла, мировой закулисы с пешками вождями во главе. Понятия «отечество», «родина» — запрещены, есть интернационал. И вот, в одночасье головорезы без креста становятся защитниками Родины, защитниками Отечества. Ипостасно, милостью Божией, все запрещенное становится главным, что надо защищать. «Блажен муж, положивший душу свою за други своя». Все наши павшие, — блаженны в этом блаженстве. Мыть сапоги в Гибралтарском проливе Сережке из Хомутова, — нет! Но когда Москва за спиной Сережки, — мы все святые в земле Российской просиявшие, мы стеной за его спиной! И эта стена неприступна ни для кого. Оборона Москвы и все, что после, вплоть до Берлина, — это чудо Божье, милость Его. А раскаяние бывших храморазорителей, — это как они доблестно шли на пули под Москвой и подо Ржевом и штурмовали Зееловские высоты. Раскаяние принято. Им даже принимается и попытка искренняя к раскаянию. Его долготерпение и милость огромны. Ну, разве не милость, видеть плакат на Тверской не «слава КПСС», а «С Праздником Пасхи, дорогие!» Автор «Рубежа» говорит, что сидя в Лефортово, где он написал (или «оскелетил») все свои книги, никогда б не поверил в возможность такого. Сидел автор за издание церковных книг в больших количествах и за церковную и антисоветскую пропаганду. И день своего ареста (6.04.1982 г.) считает ключевым рубежом в своей жизни. И ничего кроме благодарности к посадившему его КГБ — не имеет. Посадка — это мне (его слова) — Божья милость, только там за чертой того временного рубежа я стал писателем. И если когда будет новый срок, то хорошо бы с правом переписки. Присоединяюсь к этому пожеланию и жду, что правом переписки в обозначении ключевых рубежей он еще не раз воспользуется.

наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов)

Полковник Ртищев ненавидел большевизию до звона в ушах. Всю жизнь с ней воевал, но никогда не думал, что придет время, и воевать ему с ней придется в германском мундире, который он ненавидел больше даже, чем большевизию с той еще войны. Двадцать лет назад раненый, задерганный, нищий и опустошенный пробрался он из Константинополя в Берлин. И ужас отстрельной эвакуации из Севастополя казался тогда меньшим, чем частоколы всяческих кордонов, карантинов, консульств, моря справок, виз и кормящихся ими чиновников на безвыстрельном продирании из Константинополя в Берлин. Тогда окончательно понял, как ненавидит Запад русских. Всех. И вот теперь, с германскими войсками, в германском мундире, он возвращается на Родину освободителем ее от большевизии, возвращается в качестве главного переводчика и советника при командующем ударной IV танковой группы, генерал-полковнике Эрике Гепнере. Когда, превозмогая отвращение, надевал ненавистную форму первый раз, все же мелькнула мысль: «Однако удобная форма у тевтонов и весьма рациональная...»

Уже разгоралось дивное утро самого длинного в году дня, сменяющего самую короткую ночь. Через полчаса будут разом заведены все 1200 моторов IV танковой группы, раньше нельзя, рано будить сладко спящих по ту сторону границы. А за пять минут до танкового взрева на спящих полетят бомбы с «Юнкерсов», которые тоже, пока молча, в страшной тесноте, касаясь друг друга крыльями, выжидали рядом с танками.