Агафонов Николай - Красное крещение

Отцу Петру до отчаяния стало тоскливо и неуютно в доме. Захотелось разорвать это молчание, пусть через скандал. Он вдруг осознал, что затаенно ждал от матушки упреков и укоров — тогда бы он смог оправдаться и все бы разъяснилось, его бы поняли, пожалели и простили, если не сейчас, то немного погодя. Но матушка молчала, а сам отец Петр не находил сил, чтобы заговорить первым, он словно онемел в своем отчаянии и горе. Наконец молчание стало невыносимо громким, оно стучало, словно огромный молот по сознанию и сердцу.

Отец Петр поерзал на лавке, словно ему было неудобно сидеть, а затем встал, вышел из-за стола и бухнулся на колени перед женой: — Простите меня, Христа ради...

Матушка обернулась к нему, ее взгляд, затуманенный слезами, выражал не гнев, не упрек, а лишь немой вопрос: «Как нам жить дальше?»

Увидев эти глаза, отец Петр почувствовал, что не может находиться в бездействии, надо куда-то бежать, что-то делать. И еще не зная, куда бежать и что делать, он решительно накинул полушубок и выбежал из дома.

55

Ноги понесли Петра прямо через огороды к реке, туда, где сегодня до ранней зорьки он совершал Великое освящение воды. Дойдя до камышовых зарослей, Петр не стал их обходить, а пошел напрямую, ломая сухой камыш и утопая в глубоком снегу. Но, не дойдя до речки, вдруг сел прямо на снег и затосковал, причитая:

— Господи, почто Ты меня оставил? Ты ведь вся веси, Ты веси, яко люблю Тя? — Славянский язык Евангелия ему представлялся единственно возможным для выражения своих поверженных чувств.

Крупные слезы текли из глаз Петра и терялись бесследно в густой, темной с проседью бороде. Наконец он встал и стал пробираться к реке. Выйдя из камыша, он остановился, стал присматриваться и прислушиваться. Яркий месяц и крупные январские звезды освещали мягким голубым светом серебристую гладь замерзшей реки. Вырубленный крест уже успел затянуться тонким ледком, припорошенным снегом, только в его основании зияла темная прорубь около метра в диаметре. Около проруби копошились люди. Петр пригляделся и увидел двух красноармейцев в длинных шинелях, держащих голого человека со связанными руками, а рядом на принесенной коряге сидел еще один, в овчинном тулупе, и попыхивал папироской. Человек в тулупе махнул рукой, и двое красноармейцев стали за веревки опускать голого человека, в котором Петр узнал Степку.

— Ах ты! — вырвался у Петра возглас удивления и ужаса.

56

Около проруби на принесенной с берега коряге сидел Коган. Он зябко кутался в тулуп. Перед ним стоял раздетый Степан со связанными руками. С головы юноши стекала вода. По бокам, поддерживая его, стояли Брюханов и Зубов. Коган махнул рукой, и красноармейцы вновь стали медленно на веревках опускать Степана в прорубь. Подержав немного в воде, они, снова вытащив, поставили Степана перед Коганом.

— Ну, будешь отрекаться сейчас или тебе еще не хватает аргументов? Так вот они. — И Коган указал рукой на прорубь.

Степана трясла мелкая дрожь. Но он, кое-как совладав с собой, отрицательно замотал головой.

— Да что мы с ним возимся? Товарищ комиссар, — нудно-просительным голосом заскулил Зубов. — Под лед его на корм рыбам, и всех делов.

— Нельзя под лед, Зубов, нельзя, — Коган поднял указательный палец вверх, — людей надо перевоспитывать, иногда и такими методами.

— Да хрен перевоспитаешь этих фанатиков, только мерзнем тут из-за них, — зло проговорил Брюханов и заорал на Степана: — Ты че, гад ползучий, контра, издеваешься над нами?! — При этих словах он с размаху ударил Степана в лицо кулаком, у того пошла кровь из носа.

— Господи, — негромко сказал Степан, — прости им, не ведают, что творят.

— Чего? Чего он там лопочет? Не слышу, — наклонил к Степану ухо Зубов.

— Это он у тебя прощения просит, — засмеялся Коган, — за то, что издевается над тобой. Так что ты уж, Зубов, прости его, пожалуйста.

57

Холодная пропасть в душе отца Петра при виде Степана стала заполняться горячей жалостью к страдальцу.

Хотелось бежать к нему, что-то делать, как-то помочь. Но что он может против троих вооруженных людей? Безысходное отчаянье заполнило сердце отца Петра.

Петр обхватил голову руками и тихо заскулил, словно пес бездомный, а потом нечеловеческий крик, скорее похожий на вой, вырвался у него из груди, унося к небу великую скорбь за Степана, за матушку и детей, за себя и за всех гонимых страдальцев земли Русской. Этот вой был настолько ужасен, что вряд ли какой дикий зверь мог бы выразить голосом столько печали и отчаянья.