Unknown - ЕЕРОДИТЕЛИ

- Мымры закомлексованные, - кипятился Гарри, - старые девы! У Ани, между прочим, красный диплом!..

Вот тут-то я, помнится, и заподозрила неладное - что-то уж очень близко к сердцу принял он чужую неудачу! - но, все еще боясь поверить в очевидность, так не шедшую ко всему характеру матерого циника, решила на всякий случай уточнить:

- Ну, хорошо, Гарри, а тебя-то это почему так волнует?..

Вместо ответа брат приподнял лежавшую в изголовье фамильную «думку» и бережно извлек из-под нее небольшой блокнот в черном кожаном переплете. В первый миг я не совсем поняла, что передо мной, - но, когда Гарри, раскрыв свое сокровище, умостил его на коленях так, чтобы ненадежный пляшущий свет мог хоть изредка заглянуть туда, я, к своему изумлению, увидела ровные столбцы рукописных строчек, затопивших глянцевые страницы. Стихи!.. Но ведь раньше Гарри вроде бы не страдал рифмоманией?.. Да, вот именно, раньше; но… - и вновь, как тогда, за столиком «Пси», в его голосе зазвенел пафос, слегка меня испугавший, - …как мне должно быть известно, каждый влюбленный автоматом подключается к божественному источнику вдохновения!.. Тут он бросил на меня строгий, выразительный взгляд, - и я ни о чем больше не спросила, боясь помешать брату, который, похоже, в очередной раз решил обнажить передо мной сокровеннейшие глубины своей души.

Те, как и следовало ожидать, изобиловали мрачно-загадочными, трагическими, жестко-депрессивными, а то и попросту суицидальными нотками; мне запомнилось, например, такое четверостишие:

Бывают детские сады,

Похожие на кладбища;

Не доиграйтесь до беды,

Любимых в детский сад таща…

или вот еще:

Не ходите сюда ночью.

Чувствуете - запах тлена?

Еще много моих клочьев

На шершавых этих стенах…

- Да что я перед тобой распинаюсь?! - вдруг разозлился он. - Ты же у нас аутистка, эмоционально обделенная личность. Откуда тебе знать, что такое любовь?!

Тут он был не совсем прав, - но разубеждать его я благоразумно не стала, а, наоборот, быстренько перевела разговор на нейтральную тему, радуясь, что брату на время изменила его обычная проницательность; а ведь еще вчера мы с ним случайно столкнулись как раз там, где никогда прежде не встречались - у белой панельной двери турфирмы «Психея», той самой, что арендовала четвертый этаж нашего здания, и чьими услугами Гарри пользовался никак не реже двух раз в год, ибо, несмотря на свой демонический имидж, обожал море и солнце. Хвастливо повертев перед моим носом новеньким, глянцевитым, еще не сыгравшим свою злосчастную роль критским буклетом, он дружески потрепал меня по затылку и легкой, форсистой походочкой удалился восвояси. Брат был счастлив в любви, - а потому и позабыл спросить (как обязательно сделал бы раньше, до появления в его жизни Анны) - каким ветром меня-то, голодранку, сюда занесло; впрочем, даже если б и спросил, я легко бы нашлась, ведь у него не было дара ясновидения и мыслей моих прочесть он не мог, а внешне все выглядело вполне благопристойно: я, практикантка, иду за консультацией к своему руководителю, обосновавшемуся тут же, на этаже, - это святая правда, и вряд ли стоит корить меня за то, что я, благоразумно умалчивая о главном, берегу лицо названого брата от мучительных, но неизбежных и ставших уже привычными «калмыкофобических» спазмов…

6

Уважаемые коллеги, вижу, улыбаются, угадывая истину… да, да, все именно так и было, как вы подумали, - но это чуть позже. А пока вернемся на трамвайную остановку близ моего дома, где расположен маленький торговый павильон. Когда-то, во времена моего детства, в нем обитала обычная советская «Кулинария». Ныне она гордо зовется «супермаркетом» и окна ее плотно завешены жалюзи, - что в те далекие дни, дни смутности и неясности моих чувств, превращало ее в отличный наблюдательный пункт. Войдя внутрь, пристроившись к двум-трем таким же бедолагам, коротающим в гостеприимном тепле время до прихода трамвая, прилипнув носом к стеклянной стене, я могла без помех следить за Владимиром Павловичем сквозь узенькие щелочки между пластиковыми планками, которые раздвигаешь пальцами; он, гуляющий взад-вперед мимо меня по тротуару, был у меня весь как на ладони, как неорганический препарат под стеклышком светового микроскопа, - тогда как сам при всем желании не смог бы меня увидеть…

Впрочем, бояться было особо нечего. Даже сталкиваясь со мною нос к носу, Влад обращал на меня не больше внимания, чем в первую встречу, - и в те форс-мажорные утра, когда натиск равнодушной толпы заставлял нас пропихиваться в салон в буквальном смысле «бок о бок», старательно делал вид, что весьма смутно сознает факт моего существования - если, конечно, вообще догадывается о нем. Я же, в свою очередь, притворялась перед собой, что меня это скорее радует, чем огорчает. В ту пору я еще пыталась убедить себя, что меня интересует не сам Влад, а только его лицо - уникальное, узнаваемое в любой толпе, в любом головном уборе, - и, если я и готова сколько угодно, жертвуя лекциями и даже семинарами, мерзнуть на остановке в ожидании профессора Калмыкова (чьи рабочие часы, спасибо Елизавете Львовне, «плавали» в расписании, как мелкие пузырьки воздуха в пластиковой бутылочке шампуня), то лишь для того, чтобы разгадать эту жгучую, мучительную загадку, занимающую меня куда больше, нежели причины болезни «О.», с которой я, если честно, к тому времени уже подустала сражаться.