Unknown - ЕЕРОДИТЕЛИ

Рядом притулился озадаченный Санек. Голод сыграл с беднягой злую шутку: решив, видимо, что нас и впрямь тут будут кормить, он нетерпеливо барабанил крупными пальцами по голой столешнице, озираясь вокруг с откровенно-предвкушающим лицом посетителя кафе; увы, нигде не было видно ни барной стойки, ни даже скромного раздаточного окошечка. Вконец отчаявшись, Санек с досадой стукнул кулаком по ни в чем не повинной ДСП-шной доске.

- Официант, меню! - не выдержала Эдик, все это время не без насмешливости наблюдавшая за алчной мимикой соседа по столу; пока доживала свой век вонючая «элэмина», она успела вконец освоиться и обнаглеть. Санек предостерегающе пнул ее под столом ногой. Но профессор Калмыков вовсе не рассердился, напротив: снисходительно рассмеявшись - все-таки Эдичка ему нравилась, - он ответил, что и ему эта комната напоминает уютную кафешку, где они в молодости любили сидеть с покойной женой, - однако это всего-навсего мираж утраченного прошлого: столовая, расположенная в соседнем корпусе на первом этаже, откроется только в 12.00…

Аделина расхохоталась: бедный Санек, чьи губы только что непроизвольно и жадно шевелились в такт речам профессора, на этих словах тихо застонал от разочарования - и упал головой на стол.

В тот день, выражаясь образно, хлеба мы так и не получили - зато не остались без зрелищ. Те были представлены экстравагантной, завернутой в цыганистый, черный в алых маках халат, густо загримированной пожилой брюнеткой, которая, ерзая на расшатанном венском стуле (профессор, невесть где добывший эту роскошь, заботливо установил ее в центре подиума), охотно делилась с нами своими горестями. Лечь в клинику, призналась она, ее уговорила дочь - «хорошая девочка, но немного нервная», органически не выносившая обычая Ирины Львовны вокализировать по ночам под аккомпанемент старенького фортепиано (Санек и Эдичка тихо захихикали) и почему-то особенно бесившаяся при звуках лучшего, любимого ностальгического хита из репертуара Клавдии Шульженко - «Три вальса». Тут она расправила плечи, одернула на коленях халат, выразительно откашлялась и в обступившей ее гнетущей тишине вдруг запела:

«Помню первый студенческий бал

Светлый, праздничный актовый зал,

Помню голос, такой молодой…» -

Голос у нее оказался хоть и пронзительный, но довольно-таки приятный и чистый; как бы аккомпанируя себе, она с силой ударяла растопыренными, чуть согнутыми пальцами по коленям:

«…- Что? Да. Что?.. Нет!

У Зины - красивые руки?!

Тридцать пять ей?!! Это бред!!..

У нее уже внуки!!!

Как это, как это я не права?..

Я и не думаю злиться!..» -

Напрасно она так, подумала я. Конечно, исполнение хорошей песни - пусть даже «а-капелла» - было, на мой взгляд, слишком ничтожным поводом для того, чтобы упечь человека в исправительное заведение; но, пожалуй, не стоило лишний раз потешать будущих специалистов, которые в этот миг, сами того не подозревая, являли собой картину глубочайшего горя - стол трясся, как на спиритическом сеансе. К счастью, женщине было на это наплевать. Песня «Три вальса», как знают любители ретро, построена, в основном, на диалогах - диалогах постепенно, куплет за куплетом, стареющей героини и ее верного спутника жизни (чей голос, впрочем, до конца остается за кадром):

« - Что?.. Да. Что?.. Не-е-ет,

Профессор, ты вовсе не старый!» -

- а у певицы, как на грех, оказался недюжинный актерский талант («демонстративная акцентуация», профессионально отметила я), и исполняла она эти диалоги очень старательно, со всем богатством интонационных оттенков, местами слегка переигрывая, - так что даже я, искренне сочувствовавшая славной пиковой даме, очень уж нелепо загремевшей в дурку за любовь к искусству, не могла не признать, что ее эстрадный номер смотрится довольно комично.

- Ах, как кр у жится голова! - с пафосом распевала она, увлеченно ударяя руками по коленям, - как голова круж и тся!!!

Тут Санек с Аделиной, не в силах больше выносить пытки юмором, заржали в полный голос; руководитель, почуяв, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля, недовольно покосился на весельчаков и закричал:

- Достатошно, достатошно, спасибо!..

Песня оборвалась; женщина оскорбленно выпрямилась на стуле.

- Вам что же, Владимир Палыч, не нравится, как я пою?! - спросила она надрывно, со слезой в голосе.

Точно с такой же фальшиво-драматичной интонацией говорила и шульженковская героиня в возрасте последнего куплета, - видно, певица не совсем еще вышла из роли. Калмыков попытался было ее успокоить - дескать, очень нравится, но, видите ли, регламент… - и он выразительно постучал пальцем по запястью, но сделал только хуже: ахнув, бедняжка Ирина Львовна закрыла лицо руками и затряслась в судорожных рыданиях.