Евгений Гусляров: Серия «Биографические Хроники»

марта вечером в восемь часов, и пришедши к нему без дозволения караульного

офицера в коридор под предлогом естественной надобности, объяснился там с де

Барантом по сему предмету и, как сознался, предлагал ему, по освобождении из-

под ареста, снова с ним стреляться; но Барант, довольствуясь его объяснением,

вызова не принял». Тут как будто бы все благополучно, но рикошет пущенной

когда-то пули непредсказуем и неостановим по-прежнему. Дело выходит за

пределы казенного дома. Влиятельнейшие силы участвуют в нем. Решается оно

тем, что Эрнеста Баранта отправляют остынуть ненадолго в Париж, а Лермонтова

— опять на Кавказ. Опустим несколько ярких подробностей из жизни Лермонтова

этого периода. Скажем только, что именно с этого времени он стал подлинным

героем Кавказской войны и написал все свои основные произведения. Он

торопится жить и творить. Предчувствие?.. Главное, что он успел сделать многое.

Ему выхлопотали отпуск ровно за полгода до смерти. Он, чувствуя, что

призвание определилось, упорно мечтает об отставке. «Он зрел с каждым новым

произведением, — записывает в это время А. Дружинин, — он что-то чудное

носил под своим сердцем, как мать носит ребенка».

Можно ли было все задуманное осуществить? Только не в случае с

Лермонтовым. Его жизнь по-прежнему определял тот самый рок. Чтобы понять,

насколько он был неодолим, приведу расклад сил, противостоящих теперь

Лермонтову. Из записок Ю. Арнольди: «Пессимисты в этом деле полагали: во-

первых, что вторичная высылка Лермонтова, при переводе на сей раз уже не в

прежний Нижегородский драгунский, а в какой-то пехотный полк, находящийся в

отдаленнейшем и опаснейшем пункте всей военной нашей позиции, доказывает,

что государь император считает второй поступок Лермонтова гораздо

предосудительнее первого; во-вторых, что здесь вмешаны политические

отношения к другой державе, так как Лермонтов имел дуэль с сыном

французского посла, а в-третьих, по двум первым причинам неумолимыми

противниками помилования неминуемо должны оказаться — с дисциплинарной

стороны — великий князь Михаил Павлович, как командир гвардейского корпуса,

а с политической стороны — канцлер граф Нессельроде, как министр

иностранных дел...»

Могла ли не подсуетиться тут через известного Бенкендорфа заботливая

мамаша нашкодившего Эрнеста: «Я более чем когда-либо уверена, что они не

могут встретиться без того, чтобы не драться на дуэли...»

Пуля, пущенная в Пушкина, продолжает свой полет. Вот еще эпизод, будто

специально призванный окончательно сблизить роковые совпадения в жизни двух

русских гениев. Пушкину предсказала течение всей его жизни в мельчайших

подробностях знаменитая в Петербурге ворожея Александра Кирхгоф. Сам я к

гаданиям отношусь без почтения, но и без равнодушия. С осторожностью, которая

ведь и означает инстинктивный страх перед неизвестным. Как ко всему, что

невозможно доказать и нельзя опровергнуть. Во всяком случае, я знаю, что жизнь

Пушкина так и сложилась, как распланировала ее эта гадалка.

И вот теперь Лермонтов. Он в последний раз покидает Петербург. Неясные

и тягостные предчувствия гнетут его. «Мы ужинали втроем, — вспомнит

Е. Ростопчина, — за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже

погиб насильственной смертью в последнюю войну. Во время всего ужина и на

прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти...»

«За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил

известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у «пяти углов» и предсказавшую

смерть Пушкина от «белого человека»; звали ее Александра Филипповна, почему

она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной

остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского.

Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны

спросил, будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге. В ответ он

услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от

службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не

станешь». Лермонтов очень этому смеялся, тем более что вечером того же дня

получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки. «Уж если дают

отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят», — говорил он. Но когда