Andrew - o c24ec28d571a6d65

твою?».

-Феодосия, - Кольцо выпил и занюхал корочкой хлеба. «Ты тоже пей», - подвинул он дьяку

кружку.

-Э, нет! – тот поднял испачканный в чернилах палец. «Сначала – дело, а уж потом мы с

тобой цельную четверть разопьем. К тому же, не одну ж грамотцу ты ей слать

собираешься?»

-А это уж как дело пойдет, - задумчиво сказал атаман. «Может, и одной обойдется, ежели

напишешь как надо».

-Глаза, у девицы какого цвета? – деловито спросил дьяк.

-Зеленого, - Кольцо налил себе еще. «Хороша на Москве водка-то», - он сладко потянулся и

вдруг подумал, что и вправду – пора уже своим домом обзаводиться. «Погулял я немало, да

и гулять буду еще, а жена нужна. Тем более, ежели и вправду – воеводой поставят. Да и

если честью ее брать, - а так и надо, - то приданое немалое дадут, вона, усадьба у них какая

богатая».

В кабаке было людно, сзади кто-то начал орать песню и Кольцо, поморщившись, крикнул: «А

ну тише!»

-А ты кто такой? – пьяно спросили из-за соседнего стола. «Лезет на Москву шваль всякая, и

еще нам тут указывать будет!»

Атаман спокойно встал, и, положив руку на саблю, сказал: «Я тебе, сука, не шваль, а Иван

Кольцо, атаман дружины строгановской».

-Ну и сидел бы у себя в глуши, что сюда приперся! – мужик рыгнул и засмеялся.

Кольцо холодно посмотрел на него, и, размахнувшись, ударив об стол пустой бутылкой,

сунул ее прямо в лицо мужику.

Тот, заорав, схватился за глаз, медленно стекающий на щеку. Из-под его пальцев полилась

кровь, капая на хлеб и соленые огурцы, что валялись на столе.

Кольцо отбросил бутылку и сказал: «Много чести для вас – в кабаке саблю вытаскивать».

-Я тут написал, - дрожащим голосом сказал дьяк.

-Читай, - велел атаман. «И водки еще принесите, - велел он.

-Так что же, Марфа Федоровна, отказываешь ты мне? – жесткое лицо Ермака вдруг дрогнуло

– самую чуточку. «Думал я, что все же люб я тебе, хоша, конечно, и ненамного, - он вдруг

горько рассмеялся.

Женщина сидела в высоком кресле, кормя дитя, и Ермак внезапно вспомнил то утро в

Чердыни, когда он, проснувшись, увидел ее в одной приспущенной с плеча рубашке. Он

сжал кулаки и тихо проговорил: «Я-то тебя более самой жизни люблю, знаешь ты это».

-Знаю, - Марфа нежно поцеловала Петеньку и подняла зеленые, прозрачные глаза. «Знаю,

атаман. Посему и не буду венчаться с тобой. Оба любить должны, как у меня с Петром

Михайловичем было».

-Смелый человек был мой сотник, - вздохнул атаман. «Если б знал он про нас с тобой…».

-Знал, - мягко сказала Марфа. «Как мы с ним повстречались опосля разлуки, так я все ему

рассказала, без утайки».

Ермак присвистнул. «Да, верно государь говорил – бесстрашные вы, Вельяминовы, в крови

у вас это. И Петр Михайлович тоже – не всякий мужик с бабой-то опосля такого жить будет».

-Не всякий, - согласилась Марфа. «Но если б иначе было – я бы с ним первая жить не

стала».

-Не хочу я тебя брать без венчания, - атаман прошелся по горнице. «Невместно это, не

девка ты кабацкая».

-Однако ж раньше брал, - лукаво заметила Марфа.

-Раньше, Марфа Федоровна, - тихо, чтобы не разбудить заснувшего Петеньку, сказал

атаман, - думал я, что повенчаешься ты со мной, так или иначе. Думаешь, - он сглотнул, -

мне легко смотреть, как ты во второй уж раз передо мной дитя кормишь, и не мое оно!

Он отвернулся и посмотрел на девочек, что играли во дворе усадьбы. «А я ведь тебе тогда

сказал, и сейчас повторяю, Марфа, - нежно проговорил атаман, - твои дети – то мои дети, но

ведь своих-то мне тоже хочется, шестой десяток уже, не шутка».

-Не со мной, - Марфа ласково укачивала Петеньку. «Я здесь жить не буду, Ермак

Тимофеевич, даже вон и муж мой – в Англии похоронен, следующим летом уеду я. Там дело,

кое Петр Михайлович всю жизнь свою строил, Петеньке оно завещано, и бросать оное не

буду я, хоша бы мне что посулили».

-Жестко с тобой спать-то, Марфа Федоровна, - вздохнул атаман. «Как ты постель стелешь да

туда ложишься – вроде сахарная вся и сладкая, рукой тебя коснешься – так ровно огонь у

тебя сама знаешь где, а на поверку – из камня ты сделана, и сердце у тебя железное».

-Нет, Ермак Тимофеевич, - проговорила женщина, - оно у меня – как у всех, - и болит, и

мучается. Однако ж родители меня учили, что долг и честь в жизни – всего выше, а мой долг

сейчас, - перед детьми моими»

Он внезапно опустился на колени, и потянулся к Марфе. Та положила руку на его седоватые

волосы и шепнула: «Уж перегорело все, атаман. Как молода я была – так пылало, сам