Andrew - o 0a115616b968c99b

Федор улыбнулся и, осторожно вынув его, убрал в сундук.

Марья тоже сопела в колыбели – крепко, свернувшись в клубочек. Он перекрестил девочку,

и, раздевшись, зевнув, устроился рядом с женой. Лиза повернулась, и, обняв его,

прижавшись к нему всем телом, сказала: «Завтра спи, пожалуйста, до обеда, я детям велю,

чтобы не будили тебя».

- Только если ты тоже никуда вскакивать не будешь, - рассмеялся Федор. «Покормить ее, -

он кивнул на Марью, - отпущу, и все, поняла?».

Он уложил Лизу на спину, и, распуская каштановые косы, целуя ее везде, куда мог

дотянуться, еще успел подумать: «Господи, уже и обратно через два дня. А ведь я так по ним

скучаю, так скучаю».

Потом, когда Лиза, как была, обнаженная, потянулась за хныкающей Марьей, он устроил их

обоих у себя в руках, и тихо сказал, глядя, как сосет ребенок: «Все будет хорошо, Лизавета.

Скоро все это закончится. Все будет хорошо».

Жена потерлась головой о его грудь и кивнула.

Он спал долго, обнимая Лизу, и, услышав стук в дверь опочивальни, открыв глаза, увидев

яркое, полуденное солнце за окном, - помедлил одно мгновение. Потом он встал, и, услышав

то, что ему прошептал старший сын, быстро одевшись, вышел во двор – надо было ехать в

Кремль.

Ксения Борисовна Годунова подняла заплаканные, темные, красивые глаза, и, всхлипнув,

перекрестившись, сказала: «Как же это будет-то теперь, матушка?».

Вдовствующая государыня, Марья Григорьевна Скуратова-Бельская, потрещала сухими

пальцами, и, посмотрев на бледное лицо Ксении, проговорила: «А ты молись, дабы батюшка

твой, Борис Федорович, в небесных чертогах упокоился, и дабы Господь мудрость твоему

брату даровал – страной управлять».

Женщина пробежала рукой по алмазным пуговицам опашеня, и, поправив вдовий плат,

подойдя к раскрытым ставням, посмотрела на пустой кремлевский двор.

- Как быстро, - подумала вдовствующая государыня. «С утра плохо себя почувствовал,

потом кровь у него из носа пошла, а после обедни и преставился уже. Ах, Борис, Борис, на

шестой десяток едва перевалил, и вот – нет тебя больше. А Федор ребенок еще,

шестнадцати нет. И самозванец этот подметные письма рассылает, неровен, час, на Москву

двинется».

Она перекрестилась и вздрогнула – низкая, изукрашенная золотом, резная дверь

отворилась, и в палаты шагнул, пригнув голову, троюродный брат царя, Семен Никитич

Годунов.

- Правое ухо царя, - кисло подумала Марья Григорьевна. «Борису он, конечно, предан был, а

вот останется ли, верен сыну его?».

Семен Никитич оглядел женщин и коротко сказал: «Москва присягнула на верность царю

Федору Борисовичу, вам, государыня Марья Григорьевна, и вам, царевна Ксения

Борисовна».

Ксения, встав, - была она высокая, тонкая, с убранными под плат длинными, черными

косами, - положила семипоклонный начал у икон.

- Государыня, - Семен Никитич указал глазами на боковую светелку.

- Иди, Ксеньюшка, - вздохнула Марья Григорьевна, - там Марья Петровна с дочкой,

почитайте Евангелие за упокой души Бориса Федоровича.

Семен Годунов проводил девушку глазами, и, подойдя совсем близко к государыне, жестко

спросил: «Вы зачем, из Лавры вернулись?».

Марья Григорьевна ахнула: «Так муж мой преставился, Семен Никитич, где ж это видано,

чтобы вдова царя на похоронах слезы не лила?».

- Полили бы и обратно уехали, - Годунов подошел к окну. «А лучше бы, - губы боярина чуть

искривились, - в Ярославль бы отправились, али на реку Шексну. Подальше отсюда, в

общем».

- Вы же сказали, Семен Никитич, - темная бровь поднялась вверх, - что Москва нам на

верность присягнула, так чего тут, - Марья Григорьевна обвела рукой палаты, - нам бояться?

Годунов раздул ноздри, и, сдерживаясь, тихо сказал:

- Как будто вы москвичей не знаете, государыня. Они ж как девка срамная, уж простите такие

мои слова, - под того ложатся, кто сильнее, и у кого золота больше. Если там, - он указал на

Красную площадь, - в набат забьют, и крови Годуновых возжаждут, - я вас, Марья

Григорьевна, не защищу. Сами знаете, батюшку вашего, Григория Лукьяновича, не зря

Малютой прозвали – не любили его на Москве. Да и вас не привечают.

Красивые губы Марьи Григорьевны изогнулись в презрительной усмешке:

- Никуда я от сына своего, законного царя Федора Борисовича, не уеду. Тако же и дочь моя.

А защитников у нас достанет, и без вашей помощи, Семен Никитич.

- Ну, смотрите, - Годунов, было, хотел выругаться, но остановил себя.