Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Александр Генис: То есть книга Джонатана Хэйдта – явно не для России?

Борис Парамонов: Тут трудность в том, что Россия сейчас в некоей переходной стадии, когда, уж точно, старый порядок разрушен, а новый еще не сформировался. Но если говорить не о нынешнем положении, а о русских, что ли, архетипах, то во благо ли были эти самые консервативные добродетели? Поговорим о русском прошлом, о фундаментальных культурных ориентациях России. Я вот недавно, в связи с 200-летием Герцена, тоже перечитывал ''Былое и Думы'', и там Герцен приводит письмо к нему Карлайля, написавшего, что русский народ обладает великой добродетелью покорности. Много ли добра, не говоря уже о пользе, принесла русскому народу эта добродетель? Вопрос в том, что в русском прошлом мешает русскому настоящему, русской жизни вообще?

Я бы сказал – отсутствие в русской духовной истории религиозной Реформации. Бердяев писал, что главная проблема России – нерешенность вопроса о культуре на почве православия.

Александр Генис: Так разве не было в России православной культуры, которой так восхищался, например, Константин Леонтьев?

Борис Парамонов: Иконопись и храмовая архитектура, пришедшие из Византии. Всё остальное оттуда – не к добру, а к худу. Византия – это принципиальный застой, и как раз поэтому ее восхвалял Константин Леонтьев как исключительную меру против либерально-эгалитарного прогресса, этой, по его мнению, чумы. Была еще одна традиция – церковная словесность, богослужебные тексты помимо канонических, всякого рода акафисты. Но это была тупиковая линия, она перестала быть культурно значимой, хотя еще у Чехова есть воспоминание о красоте богослужебных текстов – вспомните рассказ ''Святою ночью''. Но этот культурный слой уже не мог конкурировать со светской литературой, в России, как известно, достигшей чрезвычайной высоты. Русская культура – словесная культура, в первую очередь – секуляризовалась, обмирщилась. Впрочем, процесс секуляризации был всеобщим.

Александр Генис: А нельзя ли сказать, что великая русская литература, отчасти заменяла религиозную культуру, и несла в себе изначальный православный заряд? Ведь это – общая точка зрения. Вы ее не разделяете?

Борис Парамонов: Да, много было охотников говорить в таком духе, особенно Достоевский усердствовал. Но ему ни в коем случае нельзя верить на слово. Он и сам православным не был по духовному типу. Его духовный тип скорее католический, его гениальная диалектика напоминает об инквизиции. Настоящее исповедание веры у Достоевского – легенда о Великом Инквизиторе: это то, что думал он сам, и боролся с этим, потому и проецировал вовне. Его подчеркнутая нелюбовь к католицизму – это замаскированная самокритика. Он вроде Шатова: не верую, но буду веровать. Он понимал, что христианство не может быть культуротворческим принципом, оно сверхкультурно. И тогда получается, что не только на основе православия не решена проблема культуры, но на почве христианства вообще нерешаема.

Александр Генис: А как же тогда католический Запад, создавший великую культуру?

Борис Парамонов: В основе западной культуры лежала античная традиция – то, чего не было в России. Отсюда же правосознание родилось, уважение к закону, - от римского права. А христианская персоналистическая установка в Ренессансе приобрела богоборческие черты, - это хорошо объясняет Лосев в ''Эстетике Возрождения''. Вообще о католицизме самое правильное суждение: это христианство без Христа. Бесспорно, что на Западе было христианское искусство – живопись, готическая архитектура. Джотто - христианский художник. Но это роднит Запад с Византией, мозаика Равенны – чистая Византия. Но культуру нельзя свести к искусству. Наука, государство и право – вот культурные парадигмы, первоочередно важные для построения цивилизованного общества. Христианство важно, скажем, для спасения души, а не для построения правового общества. Я бы даже сказал, что русские до сих пор остаются сущностно христианским народом – как раз в этом качестве незаинтересованности в цивилизационном строе жизни. Или скажу так: не сознание русское, а подсознание христианское, эта - готовность пострадать. Тут инстинкт такой: пострадаешь – значит спасешься. Завороженность русских Иваном Грозным и Сталиным – это некая провокация, они видят в них спасителей, взявших на себя грехи мира, а причиняемые ими страдания – как вернейший путь к спасению. Главная либеральная ценность, как мы сегодня увидели на примере книги Хэйдта, - пафос свободы, борьба с репрессией, угнетением человека. И вот этого пафоса нет в России. Резюмирую для ясности: русские – христианский народ, но само христианство – продукт обоюдоострый. Блок это лучше всех понял.