Макс Лукадо: Бесстрашные

В первом столетии рыбаки пользовались большими тяжелыми неводами. Их

держали в специально устроенной нише на корме. Спать на настиле кормы было бы

непрактично. Слишком мало места и нет укрытия. А вот в небольшой нише под

настилом — вполне комфортно. Это была самая закрытая, единственная защищенная

5

от дождя часть лодки. Так что Христос, чувствуя некоторую усталость от дневных

занятий, устроился под настилом, чтобы поспать.

Головой он лег на «возглавие» — не на пуховую подушку, а на кожаный мешок с

песком. Балластный мешок. В Средиземноморье рыбаки и до сих пор такими

пользуются. Весят они под сотню фунтов и нужны как балласт, для остойчивости лодки2.

Взял ли Иисус Сам такой мешок на корму, чтобы удобней было спать, или же об этом

позаботился кто-то из учеников? Этого мы не знаем. Но кое-что нам все же известно.

Сон этот был намеренный. Иисус не задремал по случайности. Отлично зная о

надвигающейся буре, Он решил, что подошел час сиесты, так что забрался в уголок, пристроил голову поудобнее и отбыл в страну снов.

Его безмятежность встревожила учеников. Матфей и Марк описали их крики как

одну энергичную просьбу и один вопрос.

У Матфея: «Господи! спаси нас, погибаем» (Мф. 8:25).

У Марка: «Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем?» (Мк. 4:38).

Они не спрашивают о власти Иисуса: «Можешь ли Ты укротить бурю?» О Его

информированности: «Ты знаешь, что тут буря?» О Его опыте: «Ты имел дело с бурями?»

Нет, они выражают сомнения в мотивах поведения Иисуса: «Тебе и нужды нет...»

Это вызвано страхом. Страх подрывает нашу уверенность в благости Бога. Мы

задаем себе вопрос, жива ли на небесах любовь. Если Бог может спать во время наших

бурь, если глаза Его закрыты, когда наши расширились от ужаса, если Он допускает

бури после того, как мы вошли с Ним в лодку, есть ли Ему до нас дело? Ужас

пробуждает целый рой сомнений — подстегиваемых досадой сомнений.

И еще страх вызывает у нас манию тотального контроля. «Сделай что-нибудь с этой

бурей» — вот подразумеваемое в вопросе учеников требование. «Укроти ее... или...

или... ну, вообще». Страх в своем средоточии — это восприятие нами утраты контроля

над обстоятельствами. Когда жизнь входит в штопор, мы хватаемся за те ее

составляющие, за которые сможем, — наша диета, чистота и порядок в доме, подлокотник самолетного кресла, и очень часто — окружающие нас люди. Чем

беззащитней мы себя чувствуем, тем несносней становимся. Мы рычим и

оскаливаемся. Почему? Потому что мы такие плохие? Отчасти да. Но также потому, что

чувствуем себя загнанными в угол.

Один пример на эту тему привел Мартин Нимеллер. Нимеллер был немецким

пастором, героически противостоявшим режиму Адольфа Гитлера. Впервые увидев

диктатора в 1933 году, Нимеллер держался позади всех присутствующих и внимательно

слушал. Позже, когда жена спросила его о впечатлениях, он ответил: «Я убедился, что

герр Гитлер — до ужаса напуганный человек»3. Страх пробуждает тирана внутри нас.

Он также убивает нашу память. У учеников были все причины доверять Иисусу. К

тому времени они видели, как Он исцеляет «всякую болезнь и всякую немощь в людях»

(см.: Мф. 4:23). У них на глазах Он исцелил прокаженного одним Своим прикосновением

и слугу сотника — одним Своим повелением (см.: Мф. 8:3, 13). Петр убедился, что его

больная теща выздоровела (см.: Мф. 8:14-15), и все достаточно насмотрелись, как

врассыпную бросаются бесы, точно летучие мыши из пещеры. «...Он изгнал духов

словом и исцелил всех больных...» (Мф. 8:16).

Не нужно ли кому-то освежить в памяти послужной список Иисуса, Его анкету?

Напомнить о свершениях Христа? Может быть, и нет. Страх вызывает своего рода

6

духовную амнезию. Он притупляет нашу память на чудеса. Заставляет забыть о делах

Иисуса и о благости Бога.

И чувствовать страх — ужасно. Он вытягивает жизнь из души, скрючивает нас в

позу эмбриона, иссушает всякую нашу радость. Мы становимся похожи на

заброшенные житницы — шаткие, покосившиеся под ветрами, прежде служившие для

рода человеческого источником пищи, благоденствия и тепла. Но нет, больше нет.

Когда страх определяет нашу жизнь, нашим богом становится защищенность. Когда

нашим богом становится защищенность, мы поклоняемся жизни без риска. Может ли

любитель покойной жизни совершить что-нибудь великое? Способна ли осторожность

на благородные дела? Для Бога? Для людей? Нет. Боязливый не может любить, ведь