И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Мне особенно запомнилась реакция А.В. Шубникова. Это ' был наш известный кристаллограф, классик, человек сдержан­ный, несколько суховатый. Мне с ним прежде не приходилось сталкиваться, мы были разных поколений, но сообщество физиков тогда не было таким большим, как сейчас, так что обо мне он что-то слышал и принял меня очень любезно. Не­медленно подписал письмо, только спросил: «А кто еще под­пишет?» И аккуратненько занес в свою записную книжку все имена. Это была естественная реакция хорошо организован­ного, может быть немного педантичного человека.

Письмо за подписью 12 физиков мы с Абрикосовым отвез­ли и в приемную Совета Министров, и в приемную ЦК КПСС. Оно произвело должное впечатление. Вскоре, по-видимому, состоялось еще одно заседание Президиума ЦК и была созда­на согласительная комиссия, потому что голоса на том заседа­нии, как нам стало известно, разделились примерно поровну.

Я думаю, что Хрущев и Маленков в душе сочувствовали идее возвращения института Капице, но была оппозиция со сторо­ны группы Малышева и Первухина.

Согласительная комиссия в конце концов решила: Институт физических проблем возвратить Капице, а те лаборатории, ко­торые были тесно связаны с деятельностью Министерства сред­него машиностроения, передать другим институтам. Лаборато­рия с ускорителем Ван-де-Граафа была передана Курчатовскому институту, а теоретическая лаборатория, которую я в то время возглавлял, в Институт прикладной математики, директором которого был М.В. Келдыш. Таким образом, вопрос об основ­ном препятствии — теоретической лаборатории с вычислитель­ным центром — был решен, и П.Л. вернулся в институт.

В Институте прикладной математики я провел всего пол го­да. Для меня уход из ИФП был личной трагедией. Связь с Лан­дау я, естественно, мог поддерживать, не в том дело. Я привык к обстановке этого уникального учреждения. К тому же место для физика в математическом институте найти было нелегко...

Я пожаловался на свою судьбу И.В. Курчатову, который от­носился ко мне с симпатией, сказал ему, что не нахожу себе места в математическом институте. Он пообещал: «Я тебя за­беру к себе». (Он ко многим обращался на «ты».) И действи­тельно, появилось распоряжение по Академии наук о перево­де моей группы, без математиков, в Институт Курчатова, даже было выделено помещение в корпусе у Л.А. Арцимовича.

Однако я не спешил перебираться. Дело в том, что к этому времени в работе, связанной с атомным оружием, интересных проблем для физиков уже не осталось. Основные физические вопросы были давно решены, работа становилась все более и более рутинной. Я подождал месяц или два — никого, вижу, судьба моя не волнует — и тогда я решился и написал А.П. Завенягину, министру среднего машиностроения, что как физик я сделал все, что мог, и не вижу, чем могу быть полезен атом­ной программе. Вскоре мне разрешили вернуться в Институт физических проблем.

С высокой должности заведующего лабораторией я пришел в ИФП на должность старшего научного сотрудника, потеряв почти ползарплаты, и был при этом совершенно счастлив, что могу вернуться в свой институт и снова работать рядом с Лан­дау и Капицей.

Сложный период жизни П.Л. Капицы с 1946-го по 1954-й г. даже среди его близких друзей, пытавшихся проанализировать события тех дней, не находил однозначного объяснения. Не всегда удавалось при этом, что называется, свести концы с концами. Выше я попытался дать свою версию, как мне ка­жется, логически непротиворечивую.

Анна Алексеевна Капица, любезно ознакомившаяся с руко­писью, сделала замечание, которое я, с ее разрешения, приведу:

«П.Л., а также мой отец (академик Алексей Николаевич Кры­лов), власть терпели, как терпели силы природы — дождь, бури, землетрясения и пр. Силы природы не уважают, но с ними живут...»

К замечаниям Анны Алексеевны, сыгравшей важнейшую роль в жизни П.Л., а иногда, по-видимому, определяющую в приня­тии решений, необходимо отнестись самым внимательным об­разом. В ее подходе акцент отличается от моего. Можно ли, отталкиваясь от этого акцента, связать логически факты жизни и поступки П.Л. этого периода? Капица был яркой и противо­речивой личностью, Сталкиваясь с ярким явлением, каждый видит его по-своему, а иногда даже видит то, что хочет увидеть.

Капица, Ландау и Гамов

Имена Ландау и Капицы связаны тесно в науке и жизни. Вначале при организации Института физических проблем П.Л. Ка­пица сделал предложение возглавить теоротдел известному немецкому физику Максу Борну, который после эмиграции из фашистской Германии искал себе место для постоянной работы. В конце концов М. Борн получил кафедру в Эдинбур­ге, а Капица предложил возглавить этот отдел Ландау. В 1937 г. Ландау переехал в Москву и с тех пор до конца своей жизни возглавлял теоротдел ИФП. Именно здесь Капица открыл сверхтекучесть гелия, а Ландау создал теорию этого фунда­ментального явления. За эту работу ему в 1962 г., уже после трагической автомобильной аварии, была присуждена Нобе­левская премия по физике. Исследование сверхтекучести на­всегда связало имена Ландау и Капицы. Нельзя, однако, ска­зать, что между ними были близкие отношения. Со стороны Ландау это было уважительное отношение младшего к стар­шему. Он постоянно помнил, о том, что Капица освободил его в 1939 г. из заточения в Лубянской тюрьме. Капица не был особенно деликатным человеком и иногда отпускал грубые шутки если не в адрес Ландау, то в адрес теоретиков вообще.