Calypso - В среду пошел снег

нему не приходили. Раздумья об этом были фрагментарными, как воробьи, что

копошились на подоконнике его палаты, поклевывая страшные мясные крошки. Кошка -

вот кто занимал большую часть его внутренней империи. Сладко ль ей живется без него?

Сытно ль ее кормят? Не поколачивает ли ее жена? При мысли о том, что дородная жена

зверски избивает кошку молотком, Евгений Валентинович жмурился и исходил весь от

едкого страха, знакомого лишь старикам.

- Боже, Боже, - шептал он и косился набожно в потолок. В растрескавшейся штукатурке, в

темных влажных пятнах, всюду, виделись ему зловещие предзнаменования.

- Вы не знаете, как там кошка? - дико испугал он как-то санитарку, клещом вцепившись ей

в руку.

Тело Евгения Валентиновича шло на поправку. Душа же его мало-помалу увядала, словно

цветок, отрезанный от стебля. Постепенно старик переосмыслил всю свою жизнь и с

вялым ужасом не обнаружил в прошлом ничего, кроме топкой рутины. Большую часть

последних тридцати восьми лет он отдал работе в учреждении, преданно занимаясь делом, не принесшим ему ни довольства удовольствия, ни пользы. Сослуживцы не любили

старика, перешептывались за спиной. В свои шестьдесят два года он до смерти боялся

сокращения кадров, понимая одновременно и то , что его нынешняя должность являет

собой не более чем синекуру и то, что рано или поздно скучающий начальник отдела,

глядя несколько в сторону, сдавленно объявит о его увольнении. Страх его носил характер

дуальный, несколько даже сюрреалистический: с одной стороны, Евгений Валентинович

осознавал абсолютную бесполезность своей нынешней работы, с другой же - опасался, что

будучи уволенным вскорости умрет, не зная, что делать дальше. Порой, впрочем, снилось

ему, что он сам с грохотом и скандалом врывается в кабинет начальника, огревает

последнего тяжелой мраморной пепельницей по блестящей лысой макушке и обретает

свободу. Во снах этих Евгений Валентинович использовал большую часть смелости,

отпущенную ему высшими силами.

Рутина не отпускала его и в семейной жизни. Со временем похоть уступила место

спокойной привязанности к молодой жене, сменившейся через несколько лет привычкой.

Но и та превратилась в постоянное тихое раздражение, не покидавшее его ни на секунду.

Втайне он подозревал, что и жена, и угрюмый сын давно ненавидят его и ожидают

неминуемой гибели. Приходя домой, он успокаивался лишь закрывшись в туалете. Там,

прикорнув на шатком унитазе, он чувствовал себя почти хорошо.

Сны Евгения Валентиновича мало чем отличались от яви. Помимо редких видений о

пепельнице, что оставляли после себя фиалковый привкус свободы, грезил он и о

женщинах, которых не полюбил в своей стерильной жизни, и о путешествиях, которых не

совершил. Большая часть сновидений, впрочем, была связана с работой.

- А ведь я мог бы стать капитаном! - пищал кто-то бесформенный, малопонятный в

желудке его. - Мог бы водить крупнотоннажные суда по Атлантическому океану! Ветер бы

трепал мои седые кудри, морская пыль серебрила густые усы, в белоснежных зубах

дымилась бы ароматная гаванская сигара… Ароматный дым ее подобен солнцу И все это

обласкано солнцем, в лучах его которого купаются чайки, свободные, парящие в голубой

бездне неба наперегонки вместе с ангелами…

- Ничего… Ничего, - шепелявил старик, крепко сжав рукой культю. - Все прошлое в

прошлом, настоящее - краткий миг, будущее - сырой запах свежеструганого гроба. Жизнь, промелькнувшая перед глазами, не более чем сиюминутное существование червя, слепо

роющего бесконечные ходы сквозь толщу земли навстречу неизбежному концу.

На фоне серой пустоты, в трясине которой он медленно тонул все эти годы, спасительным

светом сияло круглое лицо старой кошки невообразимой расцветки. Ее дружелюбие,

тепло, что она источала, ее настоящая, безвозмездная любовь, дружеское участие,

несомненный ум, светящийся в зеленых глазах, - все эти качества пробудили старика к

жизни. Ради нее он отрастит новую ногу, убьет начальника и задушит жену тонким

шнуром. Лишь ради нее стоит дышать. И порвав с этим миром, в последние годы своей

жизни он обретет счастье.

В бреду, возомнив себя настоящим человеческим существом, метался Евгений

Валентинович по заскорузлым простыням и даже пытался несколько раз встать и

поскакать на одной ноге к вожделенной кошке, но неизменно падал и, будучи водворен