Calypso - В среду пошел снег

зданию морга. Открыв входную дверь своим ключом, она скользнула в приемную и тенью

растворилась во тьме коридора.

Андрей Гречанов кричит. Орет так, будто с него живого сдирают кожу. Не может

двинуться с места. Не может отвести глаз.

Следующие три дня Андрей Гречанов будет пить. С утра до вечера. Но даже в алкогольном

забытьи будет видеться ему то, что заставит его через две недели после описываемых

событий перевестись на заочный, а вскоре и вовсе оставить университет, мотивируя тем, что он разочаровался в медицине.

За пять минут до этого Андрей Гречанов спит на дежурстве. Его не беспокоят мертвецы за

стеной. Они немы и надежно укутаны смертью. С радостью доверяют они свои тайны

науке, безвозмездно делятся секретами плоти. Андрей Гречанов не боится мертвецов. Он

относится к ним с уважением.

За секунду до видения, что навсегда изменило его жизнь, ему снится, будто он

разговаривает с преподавателем по истории медицины, профессором Довенко, полным,

неприятным мужиком с красными щеками, и отчего-то предлагает ему бросить

профессуру и переехать к нему домой. Профессор смеется в ответ и далеким, слабым

женским голосом отвечает:

-Андрей, Андрюша! Вы что, спите? Нельзя спать на дежурстве!

Голос разрывает ткань сновидения, заставляет его открыть глаза.

И закричать. И обмочиться от страха.

Перед ним находится существо из кошмаров. Абсолютно голое, распоротое от грудины до

паха. Бережно придерживающее собственные кишки руками. В воздухе - густой запах

экскрементов, крови и… формалина…

-Андрей… нельзя спать на дежурстве, - шипит Хомова. Кровь, пузырясь, вскипает на

губах. - А вдруг… - она кашляет, отчего тугое кольцо кишок проскальзывает между

пальцев и с сочным шлепком падает на кафельный пол, - а вдруг кто зайдет…

…Мне… нужна помощь… Андрюша… я сама не смогу, кхх... в аорту… боюсь… а-а...

умру сразу… я… скажу, что делать…надо, чтобы к-качественно… чтобы… гордились…

Кошка

Евгений Валентинович потерял ногу по-чеховски нелепо. Прогуливаясь по

Кумовской, он остановился на перекрестке раскланяться с давнишним своим

приятелем и однокашником - Ляховым. В этот момент проезжавший мимо

велосипедист пребольно толкнул его передним колесом в голень - Евгений

Валентинович шагнул вперед, размахивая пухлыми ручками, и повалился

боком, ударившись головой. Велосипедист, вихляя, проехал еще несколько

метров и чудом избежал столкновения со стареньким «Запорожцем», который в

свою очередь пошел юзом и остановился, аккурат размозжив левую ногу

Евгения Валентиновича.

Прибывшие через три часа хмурые санитары долго стояли подле заплаканного

старика - водителя «Запорожца» и увлеченно обсуждали шансы Евгения

Валентиновича не остаться калекой:

- Гляди-тко, милай, - дружелюбно басил один из них, высокий, немытый

мужчина лет пятидесяти. - Ногу как вывернуло. Прям штопором!

- Заковыристо, - соглашался заплаканный старичок, культурно поплевывая.

Евгения Валентиновича разместили в госпитале ветеранов с помпой, в

коридоре. Пьяненький врач суетливо, но без спешки осмотрел

многострадальную ногу и буркнул: «Ампутация». Вечером ногу отняли.

Прошло несколько дней. В тихой, затуманенной мучениями палате прикованный к

несвежим простыням Евгений Валентинович пребывал в некоей полутьме. После

ампутации все мысли и чувства его поначалу обратились к навек утерянной ноге. Старика

мучили галлюцинации. То казалось ему, что санитарка, помогая ему взгромоздить зад на

судно, издевательски шепчет: «нога... нога…», то вдруг виделось, будто врач-интерн,

проходя мимо открытой двери в палату, глодал что-то огромное, левое, завернутое в

бумагу. Впрочем, буквально через несколько дней он вдруг поверил, что нога отрастет. Так

вот, просто и без затей.

- Чем я хуже ящерицы? - блеял он жалобно.

Врачи и нянечки побаивались старика и надеялись, что он скоро умрет.

На удивление немощный поначалу Евгений Валентинович вдруг пошел на поправку.

Втайне от окружающих он то и дело ощупывал культю под бинтами, весело кивая. Нога,

по его мнению, существенно подросла.

Мысли о ноге дьявольским образом трансформировались в его голове в мысли о старой

кошке невообразимой расцветки, что жила в их трехкомнатной «сталинке». Его отчего-то

совершенно не беспокоил тот факт, что ни жена, ни родственники, ни коллеги по работе к