Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

Дверь гремит на петле,
половица скрипит,
злая мачеха туфлею хлопнула:
— Зойка, в город беги
да пилюлю купи! —
Ткнула грошик в ладошку теплую.

Поднялась, не поймет,
на щеке сонный шрам,
сном ресницы в наметку зашиты,
и в мурашках рука — не удержит гроша.
Смотрит, ищет у ведер защиты:
— Я не знаю, куда…
Не была никогда…
— Ну, иди!
(Подтолкнула и вытолкала.)

Опустилась и щелкнула щеколда,
синим снегом осыпалась притолока.

Стало щеки снежинками щекотать,
бить в ресницы осколочками стекла.

Стала вьюга над Золушкой хохотать.
Ледяным стеарином стена затекла.

В небе — дыра!
Сахаром колотым
хлещет буран.

В уханье, в хохоте
кружится кольцами,
сахаром с копотью,
звездами колется.

Что это?
Чудится?
Страшное!
Снится?

Больно
на стужище
в легоньком ситце!

Снегу-то! Снегу-то!
Валится, стынется…
Некуда, некуда
броситься, кинуться.

В Золушку дышучи
тучами ужаса,
кружится, кружится
мачеха-стужища!

Почему коленка стала
медленно белеть?
И мизинец, весь в кристаллах,
перестал болеть!

В хохоте холода
волчье ауканье:
— Голодно! Голодно!
Ногу мне! Руку мне!

Блеском зубищей
скрипнет и лязгнет:
— Запахом пищи
кто меня дразнит?

Серый волчище, бедный волчище,
в шкуре-дерюге старый волчище
по снегу ходит, по лесу рыщет,
вкусного, теплого, свежего ищет.

Золушка к волку,
у ельника он.
Видно, что долго
не ел никого.

Просит у зверя
поласковей:
— Замер-мер-заю,
глотай скорей!

Зубом залязгав,
на цветики ситца
каторжным глазом
волчище косится.

Чем себя мучить
с мачехой злючей —
броситься лучше
в зубы колючие!

— Съешь меня, серенький! — волка зовет.
Как втянет волчище голодный живот:

— Какой с тебя толк?
Не такой уж я волк!

Сама ж голодна —
пушинка одна.

Что тебя есть?
Что в тебе есть?

Топнула тапочкой:
— Хуже тебе ж!
Красную Шапочку
съел же — ну, ешь!..

Скрипнул волчище,
зубы сцепя: —
Поищем почище,
не хочу тебя!

Жалостно что-то,
грызть неохота!
Иди подобру-поздорову
лесом, через дорогу!..

Хлопнул хвостищем да прыг через пень, —
самая синяя, сонная, санная
за полночь звездами тянется тень.

Увальнем в валенках, снег набекрень,
хлопьями, глыбами, пухлыми лапами
ночь обнимает края деревень.

Золотом брызнуло — луч на стекле!
Стало светлей, стало теплей.

Ветер махнул —
город пахнул,
в ворот жара —
город — гора!..

Уплыли верстовые колышки,
приплыли мостовые к Золушке.

Заблудилась Замарашка в городе.
Горит золото на бычьей морде,

то часы сияют шире месяца,
то очки, стеклом синея, светятся,

то, прическами в окне увенчаны,
восковые парикмахерские женщины.

К окнам золото ползет сусальное,
завитые булки лезут на стены,

мостовые, как рукав, засаленные,
так колесами они заластены.

Башни к башням, стрелки циферблатятся.
Оборвали ей единственное платьице,

затолкали ее локти драповые,
автобусы напугали, всхрапывая!

К старичку бежит она, к прохожему:
на хорошего, на доброго похожему:

— Где тут, дяденька, такая улица,
где пилюля продается — Юлиуса?

Шляпу дяденька снимает с проседи
и на улицу показывает тростью:

— Проходите по прямой,
вправо улицей Хромой,
влево площадью Победой,
параллельно этой,
перпендикулярной той,
а там спросите…

Затолкала Золушку
улица,
наступила на пальцы сотней подошв —
не нырнешь, не пройдешь!
Шины вздула, гудя и освистывая,
табачищем дунула,
обернулась — плюнула
на плечо Замарашкино ситцевое.

А за шумным углом —
удивительный дом,
и, грозу водопадную ринув,
проливным, водяным
засияла стеклом,
как тропический ливень, — витрина!