Семён Кирсанов: Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы

С политграмотой живей,
айда, братец Тимофей!
Стал Тимошка грамотеем, —
значит, братцы, не робей:
если дружно пропотеем,
каждый будет грамотей!

Если
были
вы картавы —
значит,
знали
муки рта вы!
Я был
в юности
картав,
пыла
бедная
гортань.
Шарахались
красавицы
прославленной
картавости.
Не раскрываю
рта я,
и исхудал,
картавя!

Писал стихи:
«О, Русь! О, Русь!»
Произносил:
— О, Гусь, о, Гусь! —
И приходил на зов — о, грусть! —
соседский гусь, картавый гусь…

От соклассников — свист:
— Медное пузо,
гимназист, гимназист,
скажи: кукуруза!

Вместо «Карл, офицер» —
ныло «Кагл, офицег».
Перерыл медицинские книги,
я ищу тебя, эР, я зову тебя, эР,
в обессиленной глотке возникни!

И актер из театрика «Гамаюн»
изливал над картавостью ругань,
заставлял повторять: — Теде-дюм, теде-дюм,
теде-дюм, деде-дюм — ррюмка!

Рамка Коррунд! Карборунд! Боррона!
Как горошинка, буква забилась,
виноградного косточкой силилась вылезть,
и горела на нёбе она.

Хорохорилась буква жемчужиной черной,
по гортани рассыпанный перл…
Я ходил, прополаскивал горло, как борной,
изумительной буквою эР.

И, гортань растворивши расщелиной трубной,
я провыл над столицей трикрат:
— На горе Арарат растет красный и крупный
виноград, ВИНОГРАД, ВИНОГРАД!

Для песен смуглой у шатра
я с фонарем не обернулся.
Фатима, жди — спадет чадра
у черной радуги бурнуса.

В чье сердце рай, Селим, вселим?
Где солнце — сон? И степи сини?
Где сонмом ангелов висим
на перезрелом апельсине?

Где сок точили? На углу…
Как подойти к луне? С поклоном…
Горам — Корен Как Иль-ля-У,
мой берег желт, он — за Ливаном.

Багдад! Корабль!! Шелка!!! Любовь!!!
О, бедуин, беда и пена!
И морда взмылена его,
и пеньем вскинуты колена.

О, над зурной виси, Гафиз,
концы зазубрин струн развеяв,
речей ручей, в зурну катись
и лезвий речь точи быстрее…

Но как взлетит на минарет
фонарь как брошенный окурок…
С огнем восстанья и ракет
подкрался рослый младотурок.

Но в тьму ночную — не спеша…
Такая мгла! За полумесяц
отряд ведет Кемаль-паша,
штыками вострыми развесясь.

И что же, ты оторопел?
Нет! Видно, струн не перебросить,
покуда в горле Дарданелл
торчит английский броненосец.

Были ива да Иван, древа, люди.
Были выше — дерева, люди — люты.

Упирались в бел туман поднебесный
деревянные дома, церкви, кнесы…

За кремлевскою стеной Грозный топал,
головою костяной бился об пол.

Звал, шатая бородой: — Эй, Малюта!
Помолися за убой, смерть-малюток.

Под кремлевскою стеной скрипы, сани,
деготь крут берестяной варят сами.

Плачет в избяном чаду молодуха,
будто в свадебном меду мало духа.

И под ребрами саней плачет полоз,
что опричнины пьяней хриплый голос.

Бирюками полон бор, площадь — людом.
По потылице топор хлещет люто.

Баба на ухо туга, крутобока.
И храпят, храпят снега, спят глубоко.

Были ива да Иван, были — вышли.
Стали ниже дерева, избы — выше!

А на пахотах земли стало вдвое.
То столетья полегли перегноем.

С песнею гуляю от Москвы до Баку,
сумочку ременную ношу на боку.

Старую ли песню по-новому петь?
Новую ли песню струне одолеть?

«Ехал на ярмарку ухарь купец,
ухарь купец, молодой удалец…»

Ехали купцы да из Астрахани,
водкой с икоркой позавтракали…

Чайники фаянсовые, рокоты кобзы.
Рубахи распоясывая, сели купцы.

Грай-играй, машина! Савва, гогочи!
Мы-ста купецкие, мы-ста богачи!..

— Руб с полтиной, никак не меньше,
Панфил Парамоныч, да как же можно?..

Ярмарка, ярмарка, шаляпинский бас,
ярмарка-боярынька, полный лабаз!

Фатит смекалки да хитрости —
обмерить, обвесить да вытрясти.

Гармозы яровчатые душу веселят,
мужики сноровчатые пишут векселя.