Ника Батхен - Дары Кандары

Девчонки, визжа и скалясь друг на дружку красными ртами, стали наперебой примерять игрушку.

Перстенек было жалко до слез – одна из немногих уцелевших отцовых еще вещей. Но сам виноват, плати.

Перстеньком завладела младшая с виду, рыжая и патлатая красотка. Она прыгала, как дитя,

любовалась собой, ловила лунный свет в фиолетовый чистый камень. Ее товарка стояла, уперев руки в

раскормленные бока, и поливала подружку бранью. Солдат хохотал, хрюкая и пуская слюни.

Януш попробовал тихо свернуть во дворик. Там – он точно помнил – была лестница на крышу, а по

влажной от росы черепице вояка за ним не угонится. Но человек-туша снова загородил дорогу.

– Глядите, красотки, дивитесь! Вроде как рыцаренок, мечом махать ученый, копьем тыкать

ставленый, кулаками махать привычный, так?

Девицы замолкли – намечалось новое развлечение.

– Так вот, милашки, эта орясина – самый что ни на есть трус трусливый. На турнир не ходец, на

войну не ездок, на оленя и то не охотник! Его папаша из дома выгнал в одном доспехе – живи, мол, как

хочешь. Так недоделок броню и ту продал! Ты его честишь по матушке – он молчит. Ты его денежки в свой

кошелек селишь – он молчит. Ты его в морду…

С этими словами солдат врезал Янушу прямым в челюсть.

Кажется, выбил зуб. Или нет? Януш сидел в подзаборной луже, вода текла в сапоги, щека опухала.

Пока вроде все цело. А до закрытия библиотеки не более двух часов. Два!

Чувствительным пинком в бок солдат опрокинул Януша навзничь. Третий удар пришелся в горло.

Точнее, пришелся бы, не умей Януш уворачиваться от отцовского посоха. Четвертый…

Старшая из девиц вцепилась в рукав солдата.

– Оставь мальчишку, Губерт, что он тебе сделал?

– Уйди, дрянь, я его жизни учу! Пусть мужиком будет!

Человек-туша потянул из-за пояса нагайку – такими лупили воров на рынке и шлюх в борделе,

замахнулся…

Старшая девица снова повисла у него на руке.

– Брось, красавчик, пошли веселиться! Смотри задаром, – с этими словами она рванула корсаж,

выставляя наружу большие желтые груди.

Солдат сплюнул ругательство, ухватил заступницу за распущенные космы, отбросил нагайку и всей

пятерней заехал ей по щеке. Януш смотрел, бледнея.

Женщину… По лицу. Женщину!

Доски в заборе, оказывается, едва держались. А штакетина рубит не хуже меча. Когда просветлело в

глазах, оказалось, что Губерт лежит в той же луже и даже орать не может. Девки, вцепившись в плащ, тащат

ветхую ткань в разные стороны и верещат, как дурные. А он, Януш, держит в руках незнакомый легкий

кинжал и уже нацелился было… Благо!!!

Избавить город от этой вонючей туши – благо? Освободить девок от скота и насильника благо?

Оставить жизнь, дабы человек мог раскаяться и начать новую книгу судьбы – ведь бывает же? – благо?!

От размышлений его избавил грузный согласный топот. Патруль! Януш отбросил кинжал, рванул

плащ – ткань затрещала и лопнула – и ужом юркнул в присмотренный дворик. Ушел!!!

Дорога по мокрой черепице была сегодня сложнее, чем представлялось. От напряжения дрожали

ноги, и дважды Януш едва не сорвался на мостовую. Зато ночь – чуть не первая за сентябрь – выдалась

ясной. В подступающих сумерках прорезались молочные звезды. Крыши блестели, как лаковые, колокола на

Закатной башне отсверкивали серебром. Люди внизу походили на суетливый рой пестрых бабочек... А вот и

лестница к дому!

В мансарде стоял фантастический беспорядок. Шелуха от орехов, трубочный пепел, ломаные перья,

бумаги, посуда, рубашки и башмаки. Было все, кроме еды. Ни в кухонном шкафчике, ни на полках – ни

крошки хлеба, ни единой картофелины. Пришлось спускаться к хозяйке на два этажа вниз. Рыхлая злая

старуха, она почему-то благоволила к Янушу и за мелкую мзду подкармливала его и даже стирала белье.

Через час, сытый и обихоженный, Януш уже сидел у себя в продавленном кресле и попыхивал старой

трубочкой. День прошел не то чтобы очень сладко, но случалось и куда хуже. И все еще удавалось

держаться. А рядом… Руки сами собой потянулись к знакомому фолианту:

В пяти годах ходьбы отсюда, в Черных горах, есть огромная пещера. И в пещере этой лежит книга,

исписанная до половины. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к

написанным прежде, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Горы, травы, камни, деревья, реки

видят, что делают люди. Им известны все преступления преступников, все несчастья страдающих