Юна - ВЫСМАТРИВАТЕЛЬ file

Это ли зона отвращения говорит, когда смотришь на них, и там: страшные грязные твари, подносят руку к носу, чтобы проверить базал и склонность к паркинсону, но и так видно. Торопятся не успеть. Плетутся как замороженные: полуфабрикатное мясо, лиловые прожилки на руках, женщины заражены рыхлостью, мужчины жидкие, без формы. Шевелятся, украдкой льют (за воротник). «Вы чего придираетесь?» Даже ответить некому, вместо лица – сапог. Никуда не уйти, что-то болтает, опухший голос как звуковая гнида, лучше приходить без ушей. Мууун рива – послушное море коров. Испачканы, как в собственной лени, гадят около самих себя, никогда не имеют цели. Только работать, но это встроено. Бедные дали торчат из окна. Прекрасные дали, никому не отобрать. «Какая-то проблема?»

Добрые люди. Картофельная болезнь: лица перекосило, маленькие эмоции – не держатся, сыпятся перхотью, пот, голова-голова, всё скатывается, сереет как на глазах. И на глазах тоже, а под глазами вообще навес, придорожное кафе. Ба-бух буханку донёс, будто и не было ничего. Крохотные сторонники смысла. Человекенькое. Ходили пешком, вершком, говорили разговоры, ели еду, спали спание, придушили абстрактное мышление, и оно было синее, как труп с вынутым концом: хвасталось, что уже померло… Во рту какие-то тени, язык шевелится, ползает там, как животное, за которым никто не смотрит, всё загажено вокруг, синий, голодный, мается там, лежит – язык. Рот открывается, и теперь надо бы есть, хватать и пережёвывать, но никакой реакции, кроме очевидного: лежит. Глумились, это глумота, генетический аттракцион – пришли покататься, а вот и жизнь кончилась…

…Поговаривают, что кто-то родился сплошным и без всякой рыхлости. Ходили на него смотреть. Ручками крутит как у виска. Никакой надобности: белые кости отплыли. Пароходами вывезли…

Вот человек – воли у него на четыре рубля, и те не принимают уже. Пункт приема пуха и перьев, из подушек нарвали и давай всем желать. Эти кощунствуют уже с утра. Навыцепили суеверий и давай везде громоздить: ангелы какие-то, бесстрашные силы, летают, создавая ветер, и это благодать-сквозняки. Пройдёшь через такой сквозняк – и… саблезубая тигрость.

– Вы не этого ожидали, да?! Вот оно, добро, увидели каково?

Хмури – они были невидимые, как тёмная человеческая материя, ограниченная сама по себе, так что её не надо было даже прятать. Они давно пользовались остатками света, который не захотели высматривать все остальные. Света были скудные остатки, но они научились на этом выживать, они были мастера выживания, и если какой-нибудь животный вид на грани исчезновения – несите к хмурям, они научат. Всякий день: какие-то денежки и залить в себя, а потом заесть, и в некоторых домах зеркала стояли, набитые страшными отражениями, искорёженными людьми, а если разобьётся, то умрёт кто-то, и лучше зарыть иголку на перекрёстке в ночь убывающей луны…

Очень они любили переживать, но не абы как, а изо всех сил: смотрели новости и переживали, слушали друг друга и переживали, смотрели на небо – видели облака, и места себе не знали где найти. Они переживали, и всё никак не могли пережить, будто ходили по какой-то куче, на которую садились проблемы. Видели всё в чёрном свете, отчего последние запасы и те портились, свет становился чёрным, и дальше они ещё сильнее переживали. Плели терновые венцы из пальцев и надевали их на свою голову, сидели там, удручённые, недовысмотренные, не знали, кому бы себя показать, и показывали врачам, показывали женщинам, показывали смотрителям, станционным смотрителям тоже показывали, как из книг, бегали по следам своего взгляда. Такие мрачные ходили, одной ногой в небытие, а в боковых лежала неизменная стенка, к которой всё время припирало.

Там были эти кривые пути, перепутанные, как будто больные телеграфисты сумасшедшие не то не с тем насоединяли, и этот клубок – новая стратегия смысла, приравненная к бессмысленности.

– Что они делают там?

– Они встречаются и рассказывают друг другу о тех группах мучений, из которых складывается их жертва…

Люди соревнуются за внутренний свет, потом за внешний, и в конце – за тепло, чтобы просто не замёрзнуть зимой, не ходить ощупью – и это новое выживание. Выученные терпению как главному уроку, и всё время проваливающие. Обываемые неспешным бытом, в поисках обмана, облепленные примерами, суетливые слухами, ушами, клевета рвётся с языка и всякая череда событий. Сидели там, в простоватой коже, деревянные лица, из которых можно было строить. Немного маловежи или вроде того. Из пыли валяли валенки и страх – набор для широко обречённой части людей.