Юна - ВЫСМАТРИВАТЕЛЬ file

Это начиналось вот так – с человеческой веры, человек учился смотреть на что-то внутри себя, и вскоре это случалось на самом деле. Это были зачатки высматривания. Сначала никто не понимал, как это работает, но потом научились создавать это – намерение. Появились новые слова: «цель» и «желание» (для более коротких маршрутов). Когда высматривают на больших экранах большие чувства, или сюжет, или смешное, когда собираются вместе, чтобы высматривать, и высматривают спектакли, или пианиста, или друг друга – влюбленные высматривают.

Высматривая, люди учились помнить, сначала они не умели и строили все эти города, цифры, стрелки, дорожные указатели: они учились помнить. Города – это были первые театры памяти, места для сохранения идей и понятий, объекты герметической философии. Потом уже ездили по туристическим странам, временам, взглядами ездили, возили свои глаза по замкам и по пещерам – увидеть что-то всеобщее, и банки интерпретаций везде повырастали, собственных реакций мало осталось, поэтому пользовались банками интерпретаций, смотрели чужими мнениями, ходили на фильмы и высматривали их чьими-то глазами, чьими-то ощущениями – заранее данными.

Весь мир был переоборудован под высматривание: грандиозные города, напичканные зеркальными домами, большие крепко сколоченные объекты, подпитываемые живой силой человеческого любопытства – так сохранялся баланс, то есть объекты не пропадали, просто становились общедоступными, и так множились эти высмотренные города с искаженной историей, приторные настолько, что вряд ли стоило пить с ними чай. Высмотренные площади, гулы и закоулки, блестящие от скользящих памятники, скучные сады, убитые времена, запертые лабиринты чудес.

Высматривая, люди как бы забирали часть этого, и сначала казалось, что оно только укрепляется от каждого взгляда, и оно действительно укреплялось, становилось известным, но потом возникала некая точка перелома, и объект начинал терять свои определяющие качества: те же туристические места, и ещё события, вещи, люди – всё имело ограниченное количество слоёв, которые можно было снять. После прохождения этой отметки оно становилось «всеобщим» и теряло свою первоначальную суть.

Эти приученные к высматриванию улицы, машины туда-сюда, эти большие светофоры, организмы пешеходные – всё было так наглядно, установлено и по форме, и по содержанию. Человек идёт, а вокруг огромные стены, но дóма не получается – это только стены, и что-то выцарапано: появляется и исчезает. Одни только стены – и ещё трубы, огромные трубы. Они затягивают, и вы попадаете в эту трубу, и там вас пичкают изо всех сил, там в вас пихают эти скульптуры – информационные слепки с предметов, вымышленное благо, созданное как бы из ничего и поставленное в пример. Это время отличается сделанностью, и это сложно не заметить, как создаётся картиночная реальность, растёт поколение мистификаторов, сроднённых со словом «фикция», – фикцификаторы и мистагоги.

Как человек высмотрел себя в данный момент в данном состоянии, как он схватил себя за жилы, как племенной скот, и тащил по рынкам истории, он продавал себя, читал огромные цифры, выменивал на монеты времени, ходил пешками ног вертикально, мужчинами ног входил в различные ситуации, двигался там, бешеный, устремлённый, как бедный, богатый любыми победами, выводил себя в рейтинги людей.

Но среди всего этого существовали отдельные вкрапления невидимого, которое многих не волновало вовсе, в силу того, что они никак не догадывались о его существовании, но другие, знавшие, что это есть, тайком высматривали его тоже. Одним из примеров были умозрительные опыты, которые происходили в каузомерных поселениях, и сами каузомерные поселения. Другим примером было такое явление, как добро.

Именно об этом размышлял теперь Гюн – о добре и зле, и как их различить. Как говорили: добро светится. Если поступок светится – это добро . Свет – это маркер, и как бы его ни пытались подменить, там, где есть истинный свет, там есть чудо, иди по маякам, расставленным по берегу твоей реки. Правда, теперь эти маяки порядочно сбились, света истинного мало осталось, и только события по плафонам, искусственный свет, а если чувства, то трагически битые, невидимые ценности, в темноте не различить, и люди идут по ним, объясняя: свобода , выносят это слово, выносят, как транспарант, и машут им, намереваясь взлететь…

И где среди этого добро?

У Гюна были некоторые ориентиры, данные мастером по сакрализации рутин, и по этим ориентирам он шёл на поиски добра, вспоминая, что в последнее время видел не добро, но, скорее, имитацию добра, все эти рекламные натягивания рта, безжалостная вежливость, доходящая до истерики, когда вам внутривенно вливают хорошее, внутрижизненно, и вы пытаетесь говорить: спасибо, я больше не хочу , но они: возьмите ещё, у нас огромные скидки , и значит, вы сможете взять столько добра, чтобы и унести не получилось, и в магазинах эти йогурты с приклеенными эмоциями, работники с показными сердцами – горы добра, целые города добра – берите, будьте хозяином жизни, завалите себя всеми этими никчёмными предметами, жрите в четыре рта, сделайте алмазные зубы, беситесь, носите перчатки из годовой зарплаты учителя, больше и больше – сколько у вас этого добра! – вы боггач, вы боггач, вы бгггг…