Юна - ВЫСМАТРИВАТЕЛЬ file

А потом он шёл из этого тёплого дома, и над головой у него что-то пело. Это было скопление – пело, и он не знал, почему это пело выбрало именно его, но он слушал его, как советы; это была не музыка, но это было пело. И он ловил себя, схватывал обеими руками и ловил на какой-то мысли, но это была не мысль – это было пело, и тогда он понял, что счастлив…

…Дальше я сам расскажу, от первого лица.

Я не мог оторваться от этой нежности. Это шуршание под её волосами... Каждый раз, когда она поворачивала голову, что-то раздавалось – шорохи, и я вспоминал про свои бумажные носки. Я вспомнил про носки и решил, что она должна увидеть мой дом и те лошадиные дни. Мы собрались, и я повёл её в свою деревню, туда, где стояли музейные дома, и мало кто знал, что такое место существует: оно создавалось и перестраивалось, оно было процессом, как и сама жизнь. Мало кто мог бы туда попасть, но я вырос в этих краях и знал эту дорогу наизусть.

Мы подошли к глубокому обрыву. Это была такая дорога по воздуху, которую предстояло миновать, и там был висячий мост, а по бокам его – большие синие фонари. Это была огромная дорога – узкая, как леска, прорезающая пронзительный белый туман. Ибоге захотелось идти впереди, и она пошла впереди, но сначала она спросила меня: а почему этот мост висячий? это грустная собака ? И я понял, что она видит то же, что и я, что мы говорим на одном языке – таком, в котором присутствовали собака с висячим мостом.

Когда мы перешли на другую сторону, то увидели небо, залитое в короткое, но ёмкое слово. Я взял её руку и начал дуть в неё, как в трубу. Я хотел показать ибоге, что она существующая, материальная, волшебная, и она понемногу начинала верить. Мы шли туда, где возникал красивый информационный мир, рассеивался как среда обитания, и вокруг геометрического пространства не было, зато был текст, заменивший среду.

Вскоре мы дошли до следующего объекта, это был обычай, требовалось пройти через него, и мы сначала засомневались, но всё же прошли – это был обычай ходить, и по пути нам встречались разные сувениры хохмообразные, мхообразные, однокоренные – слова, в основном, это были сувенирные слова определённого вкуса, их можно было грызть, щипать, нюхать в зависимости от самого слова, и мы накупили много пакетиков со словами и потом ели их целыми предложениями. По сторонам были блестящие кусты, имелись в виду звёздные тернии, и мы шли по ним. На поворотах блуждали ядерные муравьи, лелеянные норы, лоры – что-то мало связанное друг с другом, но надо было выискивать общий смысл и выбирать нужную дорогу.

Мы шли и вскоре натолкнулись на дар, это был настоящий гигантский дар, он стоял такой огромный, что и не сразу понятно, но вскоре удалось догадаться, что это был дар, дар речи, теперь уже заповедная конструкция. Вокруг неё водились живые мурашки, везде там бегали и по нам тоже бегали, мы гладили их и кормили словами, которые остались в сувенирных пакетиках.

Вскоре появились первые люди, и было какое-то событие у них, потому что все ходили такие увлечённые. Там стояли тележки с луной, на которых продавали лунные пирожки, и никто не замечал, что давным-давно почти все пирожки в мире были лунными. Около огромных белых флагов ходили девушки и вычёсывали их, а потом делали парики и носили на своих головах. В снежном доме птицы падали сверху, как осадки – ледяные, фигурные, и их можно было сосать. Потом была рассветная мастерская, и там не было никого, только остановленная множественность будильников: а то ведь живёшь и никогда не замечаешь, какие рассветы, а они где-то появляются каждое утро…

Мы росли там, как холодная трава, как роса – влажность проросла, и сверху горели цвета, ничего явного, только ощущения. И вот мы вышли к этому полю, и они стояли там – вопросы, это были такие крюки разных размеров и форм, и на каждом была табличка с текстом. Рядом лежали листы, и желающие могли написать что-нибудь и надеть сверху на крючок. Так многие крюки казались лохматыми, как флаги, – из-за огромного количества бумажек.

– Что ты хочешь написать? – я спросил.

– То же, что и ты. Я хочу, чтобы мы писали вместе, – так она ответила, и я должен был насторожиться, но я размяк, мне показалось, что это похоже на нежность.

И я писал на каком-то листке: она готова на связывающее нас заклинание? и ибога писала: он готов? Потом мы хотели прикрепить листок к одному из крюков, но она знала ответ и без этой церемонии, она сказала: да, я готова произнести связывающее нас заклинание , и я сказал, что тоже готов, и мы оба сказали его – молча произнесли, и это было самое надёжное – поцелуй.