Олесь Донченко - Школа над морем

Видно, очень уж было неприятно деду слезать с теплой лежанки и отворять внуку. Забравшись снова на печку, он все еще продолжал ворчать, переворачиваясь с боку на бок:

- Полуночники! Одно слово – полуночники!

Но, окончательно разгулявшись, приподнялся на локте и спросил Сашка:

- А как на дворе? Га? Что?.. Слышу, слышу, гудит! Вот так завируха! Ну что ж, пускай. Это хорошо! Гремит море? Слышу, слышу, гремит! И волны большие Тоже хорошо! Слышишь, я говорю- так и надо! Хорошо!

- Холодно, дедушка, совсем замерз я.

- А? Слышу, слышу! Вот и хорошо, говорю! Ты замечай, Сашок, будешь рыбаком – пригодится. Все время у нас теплая зима стояла, давно такой не было. Обрадовалась теплу паламида, к самым берегам приплыла. А? Паламида, говорю! А она, обрати внимание, паламида эта, ну, как тебе сказать, ну прямо морская щука. От нее всему лову порча. А? Слышу, слышу!.. Она, эта паламида, к нам от турецких берегов приплывает. Как теплая зима, так и плывет, плывет и всю скумбрию разгоняет. Вся скумбрия тогда от нее уходит. А захолодает, и конец паламиде! Ей конец, а нам хорошая ловля.

Сашка разделся и прыгнул в постель. Младший брат, семилетний Ивась, тихонько окликнул его:

- Сашук, ты где был?

- На берегу гулял. К школьному директору заходил.

- А журавлей видел?

- Какие же теперь журавли? - засмеялся Сашко. - Тебе, верно, приснилось, Ивасик!

- Приснилось, согласился Ивасик - И аиста не видел?

- И аиста не видел. Далеко теперь аисты, в теплом крае.

- И журавли?

- И журавли тоже за морем.

- А мама скоро приедет? Мне уже скучно без мамы.

Сашина мать повезла в Москву товарищу Сталину рапорт от рыбачьих артелей о выполнении плана до улову рыбы. Когда Марина уезжала, дед Савелий подошел к ней и сказал:

- Ну, Марина, вот такую дочку, как ты, мне хотелось иметь на старости лет. Так и скажи товарищу Сталину: «Я дочь Савелия Чайки, и зовут меня Марина, а прозвище мое Чайка» А? Вот так и скажи! И еще скажи: «Привет от деда Савелия: Он, скажи, когда- был молодым, тоже был неплохим рыбаком, старшиной в артели». – И дед поцеловал дочку, смахнув рукой старческую радостную слезу.

Все это сразу припомнилось Сашку, как только Ивасик спросил его о матери. Где теперь мама? Может, в Кремле, над которым горят пятиконечные звезды? Может, она сейчас разговаривает с товарищем Сталиным?

И так ясно представил себе Сашко Кремль, и пятиконечные звезды, и родное лицо Сталина, и мать, такую веселую и нарядную в ее лучшем, праздничном платье!

Слова сами зароились, в его голове:

Они цеплялись одно за другое, сплетались, соединялись и вот уже складывались в фразы, фразы - в строки, строки – в стихи:

Грохочут заводы стальные,

Могучая дышит земля,

И звезды горят огневые

На башнях высоких Кремля...

- Что ты там бормочешь? – окликает с лежанки дед Савелий. - Что? А ? Ну, слышу, слышу! Вот полуночник так полуночник! – и широко зевает: сон так и одолевал: деда Савелия.

Сашко перескочил мысленно на журнал. Он уже представлял себе его обложку, обязательно в красках и чтобы непременно море и на море – лодка с раздутым парусом. Можно еще, чтобы в лодке были пионеры – будто катаются по морю. Только для зимнего номера такая обложка, пожалуй, не годится. Какое там катанье, когда такая буря! Зимой можно будет нарисовать школу. Или школьника. Или школьницу. Из темноты выплывает лицо Гали Кукобы. Улыбается и будто спрашивает: «Сделал ли ты уроки?»

Вот уж сколько дней, как Гали не узнать. Ходит почему-то печальная, насупленная, и сколько раз ни спрашивал ее Сашко, не отвечает. Только плечами пожимает: «Да нет, что ты! Это тебе кажется». Но Сашко знает, что это ему не кажется. Сашко знает, что не такая была Галя раньше.

Думает Сашка о Гале, о матери, думает он в эту ночь и о старшем брате Лаврентии.

Лаврентий Чайка – краснофлотец, он пограничник, он стережет советские границы. За восемь километров от Слободки – граница. Днем и ночью сторожевые суда, остроносые и серые, как щуки, режут суровые морские волны. Хитер враг. По ночам темь, как. черная дымовая завеса, и легко можно спрятать шаланду или лодку со шпионом. Берега чужой земли всего лишь в нескольких десятках километров. И особенно нужно быть зорким вот в такие темные и бурные ночи. Враг не боится сердитых волн. Он боится другого: он боится грозного окрика с мостика сторожевого катера: «Приказываю остановиться!» Он боится слепящего луча советского прожектора. Он боится света, как боится солнца летучая мышь – кажан.