maya - Microsoft Word - Часть 3 МАЙИ ГОРИНОЙ.doc

Галилейская» -- явное воспоминание о Небесной России, может быть, даже отблеск Голубой

пирамиды -- Трансмифа Христианства, -- и вообще в психике Мышкина (герой романа "Идиот"),

Алеши Карамазова, особенно старца Зосимы, чувствуются следы полузабытых странствий по очень

высоким слоям. В образ и даже в слова Хромоножки (одна из героинь романа "Идиот") вложено

воспоминание о великой стихиали -- Матери-Земле. Галерея человеческих образов, созданных

Достоевским, не имеет себе равных, и не в одной только русской литературе. Недаром ни один

русский писатель, кроме Толстого, не пользуется такой незыблемой всемирной славой. Каждому

известно, что идеи философские, религиозные, нравственные, психологические, социально-

исторические, культурные, выдвинутые Достоевским, поистине неисчислимы. (Однако, в "Дневниках"

Достоевского есть глубоко ошибочные страницы, с чем согласен Творец -- М.Г.) Я ограничусь

указанием лишь на две из них, имеющие, с метаисторической точки зрения, значение совершенно

особое (2).

3. Идеи Достоевского и Толстого

Первая, это -- та трактовка революционного движения того времени, за которую Достоевский

получил впоследствии прозвание «пророка русской революции». В «Бесах» можно обнаружить массу

деталей, верно подмеченных Достоевским у народовольцев, но не передавшихся их историческим

преемникам. Эти последние именно потому и отрицают свое родство с персонажами знаменитого

романа и считают его вообще поклепом на революцию. Но если суметь отделаться от этой

ослепленности яркими деталями, обнажится некая субстанция, общая как для Верховенского и его

сподвижников, так и для их исторических потомков, -- некий «корень вещей». И те, и другие жаждали

крушения существующего порядка, дабы «строить самим». Те и другие шли к этому путем

расшатывания общественных устоев и, наконец, вооруженного переворота. Те и другие не только

были беспощадны и лишены всякого намека на чувство жалости, благодарности или снисхождения, но

ненавидели все, им мешающее, жгучей, мстительной, неудержимой ненавистью. Одни предвидели, а

другие осуществляли на свой лад необходимость пустить легенду об «Иване-царевиче», чудотворном

вожде. Одни мечтали, а другие осуществляли «раз в несколько лет всеобщую судорогу», уносящую

гекатомбы жертв. Одни мечтали, а другие осуществляли воспитание новых поколений, воображающих

себя свободными и лишенными души. Те и другие -- две последовательные стадии в развитии одной и

той же тенденции, несмотря на то, что метаисторические силы, стоявшие за каждой из этих стадий,

были, как постараюсь я показать впоследствии, не идентичными, хотя и весьма родственными.??????

Другая идея Достоевского имеет не менее прямое отношение к конечным целям демиурга и

вообще к нашему и общечеловеческому будущему. Идея эта изложена в известном диалоге Ивана

Карамазова с иноками в монастыре (глава «Буди, буди!»). Заключается же идея в уповании на то, что в

историческом будущем осуществится нечто, противоположное римской католической идее

превращения церкви в государство (так, по крайней мере, понимал католическую идею Достоевский):

превращение государства в церковь. Семьдесят пять лет назад такая идея казалась каким-то

утопическим анахронизмом, двадцать пять лет назад -- бредом мистика, оторванного от жизни; сейчас

же она заставляет призадуматься; через десять или двадцать лет она начнет свое победоносное

шествие по человечеству. Естественно, что задачу эту Достоевский возлагал не на Розу Мира,

предвидеть которую в XIX веке не мог даже он, а на православие.

Явственными признаками провиденциальности (фатальности) отмечена и судьба самого

Достоевского. Конечно, страдание есть всегда страдание, и сердце может сжиматься от жалости и

сочувствия, когда мы читаем о бесконечных мытарствах и мучениях, из которых была соткана

внешняя сторона этой жизни. Но, как ни ужасны с гуманистической точки зрения даже тягчайшие ее

события, они были абсолютно необходимы, чтобы сделать из человека и художника того великана,

каким он стал. Таковы его эпилепсия, аномальный облик его сексуальной сферы, безудержность и

страстность его натуры, минуты его на эшафоте (по приговору к повешению, там же отменённому),

пребывание его на каторге и даже, по-видимому, его бедность (и из-за неё -- пристрастие к азартной