- Ты просто придурок, - сказал я.
Он по-прежнему смеялся, когда столкнулись щиты, но датчане спотыкались о мертвецов и поскальзывались на их требухе, а мы продолжили резню.
Снова Осиное Жало прошло сквозь кольчугу и меж ребер, высосав жизнь из воина, что выдохнул мне в лицо запах перегара, а потом его потроха выпали, и я уже чувствовал лишь запах его дерьма и ударил щитом по лицу другого воина, ткнув Осиным Жалом в его живот, но лишь сломал звено кольчуги, а он отшатнулся.
- Сам Господь помогает нам, - зачарованно произнес Пирлиг, - но мы держимся.
- С нами Бог! - прокричал отец Иуда. - Язычники умирают!
- Только не этот язычник, - рявкнул я, а потом заорал датчанам, чтобы подходили и приняли смерть, измываясь над ними, умолял сразиться со мной.
Я пытался объяснять это женщинам, но мало кто понял. Гизела поняла, как и Этельфлед, но большинство смотрели на меня, как на нечто отвратительное, когда я рассказывал им о радости битвы. Она и правда отвратительна.
Она опустошает. Ужасает. И смердит. Она приносит страдания. В конце битвы многие друзья мертвы, а иные ранены, это боль, слезы и жуткая агония, но все равно это радость.
Христиане говорили о душе, хотя я никогда ничего подобного не видел, не нюхал, не пробовал и не щупал, но, может, душа - это человеческий дух, а во время битвы он взлетает высоко, как сокол на ветру.
Битва приводит человека на грань беды, он видит проблеск того хаоса, которым закончится этот мир, и должен выжить в этом хаосе и на этой грани, и это и есть радость. Мы рыдаем и ликуем одновременно.
Иногда, когда холодные дни становятся короткими и спускается ночь, мы приглашаем в свои дома комедиантов. Они поют, показывают всякие трюки, танцуют, а некоторые жонглируют.
Я видел человека, бросающего пять наточенных ножей в завораживающем вихре, и ты думаешь, что он наверняка порежется одним из них, когда тот упадет, но каким-то образом он умудряется поймать нож в воздухе, и клинок снова вращается, подброшенный вверх.
Такова грань беды. Сделай все правильно, и будешь ощущать себя богом, но ошибешься, и твои потроха будут втоптаны в грязь.
Мы сделали всё правильно. Отступили к холму, встав там в круг из щитов, и таким образом нас нельзя было обойти с флангов, а потому огромное превосходство врага в численности не сыграло никакой роли. Под конец, конечно, оно будет иметь значение.
Даже если мы будем сражаться, как демоны из-под земли, они вымотают нас, и мы погибнем один за одним, но людям Кнута не хватило времени, чтобы нас уничтожить.
Они дрались, боролись и уже начали перевешивать, толкая людей вперед просто за счет большей численности, и я уже решил, что мы наверняка погибнем, если только внезапно напор умирающих воинов со щитами, которых толкали прибывающие сзади, не ослабнет.
Некоторое время он был чудовищным. Датчане перебрались через мертвецов и врезались своими щитами в наши, а воины в задних рядах напирали на тех, кто в передних, а те, кто находился совсем уж в арьергарде, метали копья и топоры.
Я убил воина напротив, воткнув Осиное Жало ему в грудь, и ощутил, как теплая кровь затекла мне под перчатку, увидел, как его глаза погасли, а голова поникла, но он не упал.
Его удерживал мой клинок и щит воина за его спиной, а задние ряды всё напирали, так что мертвец склонялся ко мне, и я мог лишь оттолкнуть его щитом, но мне угрожал длинный топор, который попытался отклонить Пирлиг, и потому он больше не мог подпирать меня сзади, и мы стали отходить, шаг за шагом, и я знал, что датчане сомнут нас в тесную кучку и перебьют.
Тогда мне удалось быстро отклониться назад, чтобы ослабить напор, и мертвец упал лицом вперед, а я наступил ему на спину и замахнулся Осиным Жалом в сторону воина с топором.
Мой шлем потряс оглушительный удар, так что на мгновение у меня в глазах потемнело, и эту черноту рассекали лишь молнии, но я вцепился в свой меч и колол им снова и снова, а напор вновь усилился.
Щиты стучали по щитам. В мой вонзился топор, отклонив его книзу, а сверху проникло копье, проткнув мое левое плечо до кости, я дернул щит вверх, ощутив, как острая боль спустилась по руке, но Осиное Жало нащупало плоть, и я провернул его в ней.
Мой сын Утред отбросил щит, превратившийся в щепки, удерживаемые вместе лишь коровьей шкурой, и обеими руками взялся за меч Сигурда, круша им датчан.
Финан присел, просовывая свой меч между щитами, а люди позади нас пытались тыкать копьями в бородатые рожи, и больше никто не кричал. Они хрипели, ругались, стонали, а потом снова ругались.
Читать дальше