Пролог

Ну, а затем он показал собравшимся рядовым мафиози то, что так хотел увидеть их покойный руководитель Филипп Грейнхолан. А жаждал он увидеть уникального вивисектора. И скорее всего, потаенным, заветным желанием Грейнхолана было увидеть не только облик таинственного патологоанатома, но и его работу. И его мечта осуществилась! Правда не для него самого, а для бывших его сослуживцев, которые – вот гримасы судьбы, вовсе того и не хотели. Ухмылка Фортуны – один хотел, а не увидел, а другие не хотели, причем активно не хотели – до тошноты, а вынуждены были смотреть. Что характерно, пока Змей ломал Асламу руки-ноги, им было по барабану – дело житейское, виденное многократно и никаких эмоций не вызывающее, а вот когда Гистас перешел к высокому искусству – тут их и проняло! Это как после концерта художественной самодеятельности в клубе паровозостроительного техникума попасть в московскую консерваторию… или наоборот.

Язык Асламу Змей не отрезал и поначалу тот сыпал проклятьями, перемежаемыми глухими стонами, затем кричал, а под конец только выл. Продолжалась экзекуция долго. Каждый, из собравшихся на Зеленой площади, был уверен, что человек не может столько жить без своих внутренних органов, аккуратно разложенных рядом с его выпотрошенной тушкой, а Аслам жил! Впрочем назвать этот процесс жизнью можно было бы только с большой натяжкой. Более точное определение происходящего – невозможно долгая агония. Все то время, пока душа младшего Фахлафтаха, корчась в предчувствии еще больших мук, ожидающих ее во Тьме, выдиралась из истязаемого тела, Змей виртуозно работал своими мечами, то ли помогая, то ли мешая ей. Время от времени он медленно поворачивал голову и разглядывал испуганно замершую толпу немигающим взглядом. Когда стих последний вопль и звенящая тишина повисла над площадью, Гистас Грине в последний раз оглядел толпу мафиози, больше напоминавшую в этот момент испуганную овечью отару, чем массовую сходку криминального элемента, и негромко, но почему-то его услышали даже в самых дальних рядах, сказал:

– Сначала начальник Цехов, – после чего шагнул в распахнутую дверь трактира.

Первым присягать пошел новый начальник Серого Цеха Эргюст Вир. В летах, смелый, спокойный, справедливый (к своим подчиненным, разумеется, а не к объектам работы), невысокий, поджарый. Рядовой состав Цеха его уважал и выбрал единогласно. Несмотря на опыт и выдержку, его чуть не вырвало, когда он проходил мимо разделанной туши Аслама Фахлафтаха. Разумеется, он сдержался – профессионал как-никак, и страха никакого не испытал. Какой тут страх? – брезгливость. Неприятное зрелище – будто в подсобку мясной лавки попал. И его можно понять – Эргюст был киллером, а не мясником, а это, согласитесь, немного разные профессии. Так вот… при виде того, что осталось от Аслама, он не испугался. Испугался Вирт чуть позже, когда его взгляд на мгновение задержался на окровавленном лице папенькиного сынка, а тот ему подмигнул… или Вирту показалось, что подмигнул – иди знай…

Когда он целовал перстень Дона, в нос ему шибанул резкий запах крови и это было удивительно – руки Гистаса Грине, его одежда, да и сам перстень были абсолютно чистыми, хотя начальнику Серого Цеха казалось, что не замазаться в процессе того, что вытворял Змей с младшим Фахлафтахом, невозможно. Однако, он мудро решил считать, что это ему показалось, и выбросил тайну возникновения запаха из головы.

Дальнейший процесс приведения бакарских мафиози к присяге напоминал очередь в мавзолей, только в Бакаре главный объект осмотра располагался не внутри, а снаружи. А так все было очень похоже: длинная вереница людей, медленно и молча бредущая мимо лежащего тела. Правда у Аслама Фахлафтаха, в отличие от Владимира Ильича, не было прозрачного саркофага, а сам он был обнажен, но все это так – несущественные детали. В главном же они совпадали – они были символами. Символом чего является тело Владимира Ильича Ленина знает каждый человек знакомый с коммунистической идеологией. Он может ее не разделять, но знать – знает. А всем остальным, незнакомым с этой идеологией, и знать не обязательно. Тело же папенькиного сынка, разделанное до чрезвычайности, несло в себе много смыслов или, как сейчас модно выражаться – месседжей, для личного состава Ночной Гильдии. Расписывать их смысла нет – поставьте себя на место рядового "солдата" бакарской организованной преступности, какого-нибудь базарного воришки, и вы все поймете сами.