Анас Згхиб - Конец советского человека

Для них как раз противоречия между наукой и тем, что они считали духовностью, целительскими практиками и так далее, не существовало, то есть в каком-то смысле нью-эйдж-культура (не только постсоветская, может быть; в постсоветской это просто более заметно) обязана своим появлением и многими своими чертами научной революции XIX–XX веков и вообще тому, как развивались наука и технологии в XX веке.

Что касается православия, особенно русского православия, его история чрезвычайно осложнена, скажем так, дисциплинарными практиками. Собственно говоря, после того как Петр I сделал православную церковь частью светского государства, нам вообще уже сложно разделить, где находится религиозная, а где – политическая составляющая в истории православия.

Рефлекс прислонения к государству у Русской православной церкви Московского патриархата не сработал на рубеже советского и постсоветского времени, но сейчас он срабатывает довольно хорошо. Мы видим, что основной репрезентативный идеологический тренд православной церкви связан не с благотворительностью, не с попыткой поддерживать и в эмоциональном, и в духовном, и в каком угодно контексте какие-то беднейшие группы людей, которые испытывают моральный кризис, а, наоборот, дисциплинирование. Мы – часть государства, которая отвечает за определенные формы дисциплинирования. Кто-то стреляет из автомата в других людей, а мы будем говорить о том, что можно и что нельзя, в том числе в моральной сфере.

Это и ново, и не ново. То, что мы наблюдаем в XVIII или XIX веке, – это, скорее, действительно православная культура и православная идеология, так или иначе встроенная в общую политическую программу государства. Соответственно при Сталине и во время Второй мировой войны церкви удалось сесть в этот поезд снова. Хотя ей давали очень мало места, но тем не менее уже после войны некоторую политическую нишу для Русской православной церкви Московского патриархата нашли.

В девяностые и двухтысячные годы отношения церкви и государства были более сложными, и действительно оказалось, что православие очень привлекательно именно для людей, которые хотят заново сконструировать свою политическую и национальную идентичность. Тут сошлись идея русскости, православности и некоторых политических проектов, которые в целом представляются как консервативные, но могут быть и не консервативными. Наверное, такая политизация религиозной культуры тоже характерна не только для постсоветского времени, а вообще для десекуляризации или постсекулярного мира во многих частях земного шара.

Было бы замечательно провести полевое исследование в Администрации президента Российской Федерации или хотя бы в правительстве Санкт-Петербурга – просто взять интервью у разных людей, начиная с Путина или губернатора Полтавченко и заканчивая какими-то функционерами низшего звена, и просто посмотреть, как это все развивалось: когда, как и почему в ленинградском или санкт-петербургском КГБ или ФСБ начали читать философа Ивана Ильина, как они искали себе духовных отцов, что это был за проект, почему для них это обрело политическое звучание.

Но боюсь, что пока такой проект вряд ли возможен, так что не буду гадать, как это произошло. Можно сказать, что в поздне– и постсоветские годы символическая вселенная разрушалась. Мир устойчивых больших нарративов разрушается, и люди пытаются что-то построить из разных материалов, из того, что у них есть. Кто-то говорит, что пришел Христос, и его новое имя Виссарион, надо ехать в Сибирь и там создавать основание нового человечества, а кто-то пытается переключиться с позднесоветской официальной марксистско-ленинской идеологии на что-то другое, и православие оказывается весьма кстати.

Религию пытались и пытаются подформатировать под какую-то коллективизирующую и мобилизующую идеологию. Такие попытки предпринимались, я думаю, еще и при Ельцине, или, по крайней мере, об этом речь заходила. Патриарх Алексий, насколько я понимаю, не очень был этим озабочен, а нынешний патриарх Кирилл вроде бы во что-то подобное готов играть, хотя всегда возникает вопрос, насколько всем этим людям небезразлично то, чтобы делать какие-то долгоиграющие проекты, или, может быть, они просто заинтересованы в личном обогащении в распиле каких-то очередных бюджетов. Идея социальной инженерии и public relations овладела умами россиян, вероятно, после романа Пелевина «Generation „П“». Она, конечно, на самом деле не работает, потому что не получается контролировать того джинна, которого они выпускают из бутылки, и непонятно, джинн ли это и что с ним вообще происходит.