Анас Згхиб - Конец советского человека

Инвалиды были на периферии общественного сознания. Всем казалось, что ими кто-то занимается, но на самом деле ими, конечно, никто не занимался, за исключением некоторого количества советского здравоохранения, которое занималось ими с особым цинизмом и жестокостью и интересовалось исключительно их вопросом нормы и неумирания. Вопрос об их социальном самочувствии не стоял вообще.

Я не могу сказать, когда произошло в обществе признание инвалидов равными здоровым людям, но это произошло в последние пять лет. В какой-то день общество сказало: «Да, инвалиды – ровно такие же люди, как и мы». Важное достижение, не знаю, кого за это благодарить: общество должно благодарить само себя, это было сделано без государственного давления. Это было сделано усилиями активистов, людей, которые об этом думали, которые об этом писали, которые об этом говорили, усилиями волонтеров.

В этом смысле незрелое во многих других аспектах российское общество показывает себя чрезвычайно компетентным и чрезвычайно эффективно самоуправляемым. И это, конечно, удивительно, как общество может быть в одних местах абсолютно беспомощным, а в других местах – сверхкомпетентным.

Мы не будем бессмертными. По крайней мере мое поколение, видимо, бессмертным не будет, хотя уже со следующим поколением есть некоторая надежда на то, что оно будет практически бессмертным, то есть жить двести лет.

В обществе существует культура смерти. В ней у нас за тридцать лет модифицировалось довольно многое. В первую очередь это то, что появилась культура незаметной смерти.

Советское общество всегда предполагало для финала жизни какое-то событие. Современные люди умирают незаметно. Просто выключается кнопка. Не принято рассказывать о том, как человек завершил свою жизнь, не принято рассказывать о последних месяцах. Похороны, несмотря на советскую норму похорон как значимого события, в последние годы проводится все более незаметно. Похороны превратились в чисто семейное дело.

Уходит традиция поминок, когда встречаются все родственники и поминают умершего. Уходит традиция ухода за могилами. Упрощается ритуал погребения, и он все больше переходит в распоряжение церкви, несмотря на то что большая часть населения являются либо агностиками, либо верующими, но не воцерковленными.

Вопрос, что происходит с человеком после смерти в плане социальном, что происходит с памятью о нем, тоже достаточно интересен. Хорошо это или плохо, но воспоминания об уже умершем и не действующем в обществе сейчас человеке – это удел в лучшем случае либо родных, либо последователей. Культура воспоминания о человеке потихонечку угасает, в общественной памяти человек отключается, как лампочка, и больше никак не светится. Память остается исключительно частной. Это чрезвычайно редкое явление, и мало людей этим интересуется.

Напротив, институты частной памяти переживают какой-то ренессанс. И это удивительно, поскольку семьи как таковые не стараются хранить частную память в большом количестве. Если раньше были фотоальбомы, которые мы рассматривали, то теперь фотоальбомы куда-то исчезли и в семьях этого, в общем, почти не существует.

Зато сам по себе интерес к таким вещам как генеалогия, достаточно высок. Все мы страшно хотим, чтобы у нас была какая-то семейная история. Все мы страшно хотим иметь какое-то происхождение в веках. Все мы страшно хотим оставить память о себе в истории. Нам приятно читать мемуары, нам приятно читать биографии. Тем не менее всех, кто прожил свою жизнь в этом постсоветском обществе и теперь не существует, мы стараемся пока не вспоминать по именам. Возможно, будущее изменение в обществе, связанное с памятью, будет именно здесь. Возможно, мы наконец вспомним, что за последние тридцать лет у нас было некоторое количество умерших людей, которые не просто исчезли, не просто выключены, как лампочка, а что-то сделали. А возможно, мы будем жить в обществе, где память не распространяется на людей и все, что произошло, то произошло.

1-часть. Постсоветское отношение к телу и одежде.

Если мы говорим о телесности советского периода, мы каждый раз должны помнить, что советская культура почти во всех своих проявлениях была культурой двойных посылов, двойных сигналов. С одной стороны, официальная советская риторика относилась к телу советского человека, как любят говорить сегодня модные девочки, как к храму. Иными словами, тело советского человека принадлежало советской идеологии, принадлежало советскому макрокосму и должно было быть точно так же идеальным, как весь этот макрокосм; оно должно было быть здоровым, сильным, красивым, парадным, открытым и одновременно скромным, при этом – и тут начинается второй посыл – советский человек не должен был интересоваться своей телесностью и должен был относиться к ней примерно как греческий бог: понимать ее, осознавать ее красоту и культурное значение, но быть к ней в целом равнодушным, считая ее своим имманентным качеством как советского человека.