Исходя из этого представления, имеющего глубокие корни в богословской и экклезиологической традиции Восточной, особенно Русской, церкви, православные признают за римским папой лишь «первенство чести», но не верховенство в отношении юрисдикции. Они также не считают необходимой жесткую иерархию внутри церковного организма.
Долго — вплоть до совсем недавнего времени — у богословов и историков восточного христианства бытовало единое наименование для всей совокупности православных церквей: в своих писаниях, включая полемические и апологетические, они говорили о «греко-русской» или «греко-славянской Церкви» (Ecclesia graeco-russa), а один из заметнейших современных православных богословов Стефан (Цанков) в связи с идеологемой «Москва — Третий Рим» даже называет Русскую церковь вселенской Церковью православия.
Действительно, в рамках того, что обычно называется православием, можно наблюдать многочисленные различия, связанные с национально-культурными особенностями развития отдельных народов. В самом деле, в православном мире — греческом, славянском, румынском и ближневосточном — формирование национальных церквей напрямую связано с сохранением двух принципов, в основе своей чисто юридических: принципа «симфонии», или «синфонии» [от греч. sinthonia — согласие], и произошедшего от него принципа «автокефалии».
Понятие «симфония» обусловлено фундаментальным византийским представлением о Божьем Царстве на земле, зримым выражением которого является империя, мыслимая подобной человеческому организму. Базилевс (или василевс) и патриарх вместе составляют его хребет, точнее, две его основные и неотъемлемые части. Как следствие, мир среди подданных не меньше, чем их духовное спасение и материальное благополучие, зависит от согласия и гармонии, — то есть «симфонии», — сил императорской и патриаршей. В соответствии с этой концепцией государство и церковь составляют неразделимое единство, хотя и осложняемое и соединенное их взаимоотношениями, в котором первое в основном занимается преходящими, светскими, делами, а вторая — духовными.
Падение Византийской империи, появление Московского государства и потом — России и, наконец, формирование национальных государств в Центральной и Восточной Европе не заставили православных отказаться от принципа «симфонии». Во всяком случае, они сохранили ту часть его конкретного содержания, которую можно было связать с отдельными национальностями. В действительности именно от него произошел принцип «автокефалии». Отдельные церкви поспешили одобрить его как необходимый признак любых национальных государств, части которых была суждена полная независимость (как это случилось в конце концов с болгарами).
Это всеобщее признание автокефалии, в частности и вселенским патриархом Константинополя, поспешившим ее одобрить, стало завершением долгого исторического процесса, в ходе которого отдельные православные церкви, и в первую очередь монашество, вышли на первый план в вопросах, касающихся определения, сохранения и защиты национальных особенностей. Крах многонациональных государств Восточной Европы, с одной стороны, и развитие национального самосознания в XIX — XX веках — с другой, не привели к отказу от понятия «симфония», но наполнили его новым содержанием, теперь уже не династическим, а национальным и общенародным [3] Koch H. Konfession und Nation in Osteuropa // Kleine Schrifter zur Kirchen und Geistgeschichte Osteuropas. Wiesbaden, 1962. S. 166-167.
.
В таких условиях, несмотря на то, что истина в богословско-вероучительном смысле в целом остается одной и той же для всех православных, ее историческое значение понимается весьма многообразно. При этом пострадало и продолжает страдать то самое внутреннее единство православной ойкумены, для установления которого им не хватило сил или возможностей. Существует, конечно, определенное внутреннее единство в духовной сфере, и о нем часто говорят, однако оно теряет свое значение по сравнению с историческим фактом: филетизм, или религиозно-церковный национализм, одержал верх, и православные церкви византийского обряда превратились в совокупность независимых автокефальных церквей, которые разве что признают за вселенским патриархом Константинополя право на почетное место primus inter pares — первого среди равных.
Несмотря на то что Флорентийский собор 1439 года — последний Вселенский собор, в котором принимали участие и православные, — вызвал непонимание и недоверие, в последующие века — при способствовавших этому политических обстоятельствах — отдельные церкви объединялись с Римом, хотя и не без трений и трудностей. Эти союзы, однако, продолжали существовать лишь «сами в себе», хотя с самого начала они рассматривались католиками как «мосты» на пути к всеобъемлющему единству. На размытой, нечеткой границе между православным и католическим миром, несмотря на трудности, в том числе и политического характера, эти церкви смогли выжить: Украинская греко-католическая церковь, созданная в результате Брестской унии 1596 года и сосуществующая с православными церквами на Украине, между польским католическим миром и миром русского православия; Румынская униатская церковь в Трансильвании, созданная в конце XVIII века благодаря Альба-Лонгской унии. В начале XVIII века в сирийской Антиохии формируется Греко-мелькитская церковь, а в 1740 году возникает находящийся в общении с Римом армянский патриархат Киликии. В начале 60-х годов XIX века едва не возникла ограниченная уния в Болгарии. На юге Италии, в Калабрии и на Сицилии, вследствие миграции албанцев во второй половине XV века возникли православные общины, которые позже объединятся с Римом, сохранив собственную особую иерархию. Наконец, следует упомянуть о сыгравшем огромную религиозную и культурную роль восточном анклаве, находящемся в общении с Римской церковью, который возник еще в XI веке и связан с именем св. Нила Россанского: у ворот Рима до сих пор стоит монастырь итальянских василиан Гроттаферрата.
Читать дальше