Е. Соколан (ред.) - Поминайте наставников ваших. Архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Наум (Байбородин) в воспоминаниях современников

Конечно, родные, узнав, что я сбежала в Россию, да еще в монастырь, пережили шоковое состояние. Маму даже парализовало на нервной почве. Я, будучи в то время уже в Сергиевом Посаде и узнав о маминой парализации, сразу побежала к батюшке:

— Батюшка, маму парализовало!

Он только молился молча. Через неделю мама встала и ни о какой парализации больше не вспоминала все последующие 23 года своей жизни.

Папа в гневе примчался из своего Израиля, объехал все монастыри Московской области, ища меня, даже в Патриархии мою фотографию показывал: сбежала, дескать, в монастырь, не видали ли такую? Но батюшка меня надежно спрятал.

Конечно, все это было трудно и скорбно для родных. И, по человеческому рассуждению, жестоко и неправильно с моей и батюшкиной стороны. Но батюшка знал, что делал, ведь он рассуждал и поступал духовно. И молился.

В то время одна знакомая послушница видела во сне батюшку, он ей показал свои руки, которые были сильно искусаны, и сказал:

— Вот, вымаливал одну рабу Божию.

Я почему-то была уверена, что это сказано про меня и моих родных. Но, конечно, таких подвигов вымаливания трудных судеб у батюшки было множество.

В результате семья потихоньку перебралась вслед за мной в Россию, папа крестился и обвенчался с мамой! Стали потихоньку причащаться. Это было не что иное, как результат молитв старца, ведь папа был настроен очень враждебно против религии вообще и против христианства в частности; он — первый крещеный человек в своем роду! И семья воссоединилась. Но теперь уже в новом качестве: не только физически, но и духовно, во Христе. Батюшка всех нас поставил на путь спасения, который без него мы бы просто не нашли.

Теперь уже ни сестры, ни родителей нет в живых. Сестра умерла монахиней, папа и мама — тоже сознательными христианами. А ведь всего этого не было бы и души их не спаслись бы, не произведи батюшка тогда этой «операции» по разлучению семьи.

Еще в Израиле, готовясь к отъезду в Россию, к батюшке, я вдруг услышала очень явственный внутренний голос: если попадешь к батюшке, спасется вся твоя семья. Я к экзальтации не склонна и таких «откровений» по жизни у меня ни до, ни после этого не было, значит, это было Божие подкрепление в самый ответственный момент, когда мне нужно было сделать этот решительный шаг, когда я могла устрашиться резкой перемены своей судьбы и остаться с родителями.

Кстати, о тех письмах, которые я еще из своего города писала батюшке в Лавру. Попав уже после приезда из Израиля к батюшке на беседу и, конечно, совершенно забыв об этих письмах, я вдруг услышала:

— А ты тогда писала так-то и так-то…

И пересказал мне содержание обоих писем. Это было невероятно: среди потока корреспонденции и сотен и тысяч приходящих к нему на прием батюшка отождествил полученные два года назад письма именно со мной! Не только помнил их содержание, но своим прозорливым духом увидел, что я — та самая, которая когда-то писала ему. Уверена, что после получения моих писем все эти годы батюшка молился за меня. Хотя на письма и не ответил. А зачем? Ведь должны были исполниться определенные сроки и все события и все участники этих событий должны были соединиться в одной точке.

Три года я со слезами молилась о духовнике, и Господь послал мне духовника. Самого лучшего.

Много говорят и уже пишут о том, что батюшка исцелял. Со мной такого не происходило, и, видимо, по моей же вине. Одна моя хорошая знакомая, тоже батюшкино чадо, Галина Кухтенкова, как-то сказала такую фразу: когда батюшка что-то дает, надо хватать и стараться удержать. Разумеется, она имела в виду дары нематериальные. Вот и со мной был такой случай, когда батюшка, по-видимому, хотел мне что-то дать от щедрот своих, но я оказалась «дырявым сосудом». Дело было так.

В последние два года еще относительно крепкого состояния батюшки я уже начинала серьезно и непонятно болеть. Как-то пожаловалась батюшке, что почти не могу ходить в храм по причине постоянного плохого самочувствия, ожидая за это выговора или совета о понуждении себя. Но батюшка спокойно сказал: — А у тебя теперь вместо подвигов — болезни.

Приходя к батюшке и понимая, что я не выстою в очереди и часа, старалась попадать к нему побыстрее — и скорее домой, поесть и лечь. Однажды пришла в обычном для себя «полуобморочном» состоянии, исповедалась и собралась уже уходить, желая как можно скорее добраться до дома. А батюшка вдруг неожиданно дает мне книгу «Человек — храм Божий» и велит сесть в соседней келье и не спеша прочитать раздел «О трезвении». А раздел-то немаленький, страниц 30. И мне нехорошо, слабость сильная, в глазах темнеет от дурноты. Прочитать 30 страниц сложного аскетического текста, да еще не спеша и вдумчиво (в моем-то состоянии!) — это займет времени почти до конца приема. Но что делать, послушание-то надо исполнять. И вот тут-то я и проявила лукавство, стала читать, можно сказать, «по диагонали», пропуская большие куски и тем самым сокращая время сего подвига. Но сейчас уже отчетливо понимаю, что дар любви батюшкиной был где-то совсем рядом, готовый излиться на меня, нужно было только приложить небольшое послушание, а не лукавство. По мере чтения я вдруг стала замечать, что моя дурнота куда-то исчезает, у меня появляются потихоньку силы (которых уже давно не было), проходит мучительное чувство голода. Вот что хотел дать батюшка! Может, моя болезнь и прошла бы совсем, окажись я истинной послушницей и прочти я указанное действительно внимательно и не спеша. Но я уже решила для себя, что вот сейчас досмотрю «через строчку» оставшиеся страницы и уйду наконец домой. И ушла-таки с чувством исполненного послушания и с самооправданием. Со стыдом и сожалением вспоминаю сейчас об этом.