Иван Орлов - Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе

Такого же воззрения на диофелитизм держится и Томази–ус [189]. Достойно внимания то обстоятельство, что все три — Дор–нер, Баур и Томазиус (особенно первый и последний) — смотрят на Максима как на выразителя того истинного диофелитизма, каким он должен быть, по их протестантскому воззрению [190], на самом деле. В явлении же церковного диофелитизма (т. е. как он определился на VI Вселенском соборе), отличаемого ими от воззрения св. Максима, видят уклонение от истинного диофелитизма Максима [191]или заблуждение, более или менее близкое будто бы к монофелитизму.

Вот почти и все, что можно встретить в иностранной литературе нашего предмета. А в русской (печатной) богословской литературе не найдете ни слова по части изучения занимающего нас предмета; самые творения Максима Исповедника до сих пор не переведены на русский язык.

Отлично сознавая трудность выполнения задачи, вторую часть нашего исследования безопаснее было бы назвать попыткой систематизации разбираемого учения Максима.

Рассматривая догматико–полемические труды Максима, легко заметить, что догматическое учение о двух волях во Христе раскрывается у Максима везде с двух сторон: с положительной стороны (положительное учение православной Церкви) и со стороны отрицательной (путем опровержения и отвержения монофели–тизма). Причем эти две стороны раскрытия означенного учения до того крепко переплетаются, что попытка совершенно раздельного в этом смысле изложения, чем бы ее ни мотивировали, была бы совершенно напрасна и неуместна. Тем не менее, в видах раздельности изложения, где и насколько, разумеется, она возможна, мы предлагаем очерк христологического воззрения Максима сначала с положительной стороны.

В силу тесной связи диофелитизма (так будем называть, для краткости, православное учение о двух волях во Христе) с веро–определением Халкидонского собора, исходным пунктом при решении вопроса, прямо поставленного при самом начале моно–фелитского движения, для Максима, как и для всякого другого защитника православного учения, служила та сторона соборного вероопределения, по которой Христос признается обладающим двумя совершенными природами, Божеской и человеческой. Причина такой именно, а не иной постановки дела кроется в природе или характере того предмета, о котором был поднят вопрос.

«Во Христе две природы» (δύο φύσεις) — вот положение, которое одни принимали за безусловно истинное, другие, напротив, более или менее решительно отвергали. Неодинаковость подобного отношения зависела исключительно от неодинаковости определения понятий «φύσις» и «ύπόστασις».

В определении понятий «φύσις» и «ύπόστασις» христология Максима стоит на той точке зрения, по которой φύσις и ούσία (сущность) есть одно и то же [192]. От них отличается ύπόστασις, тождественное с πρόσωπον [193], но не одинаковое с τό άτομον (individuum), которое имеет несколько иной смысл, чем ύπόστασις [194]. Не таково употребление этих понятий у монофизитов, и монофелитов, и отчасти у несториан.

Монофизиты, а вслед за ними и монофелиты, не разграничивают между понятием «φύσις» и понятиями «ύπόστασις» и «τό άτομον» [неделимое]: все три понятия употребляются у них как тождественные. Во взгляде на значение понятия «ούσία» две крупные партии монофизитов, севериане и юлианисты, расходятся между собой. Севериане отличали его от понятий «ипостась», «природа» и «индивидуум» [195]. Уча об одной природе (φύσις) Христа, они различали в Нем две сущности (ούσίαι). А юлианисты отождествляли все четыре понятия: по их учению, во Христе не только одна природа (μία φύσις), но одна и сущность (μία ούσία) [196].

На языке несториан понятия «φύσις» и «ύπόστασις» сводятся также к одному и тому же: во Христе две природы, следовательно (умозаключали они) — два и лица (ύποστάσεις). Но наряду с признанием двух лиц они учили прикровенно об «έν πρόσωπον» [197], ссылаясь при этом на образ выражения Кирилла Александрийского, у которого (во втором письме к Сукцессу), между прочим, есть такое выражение: «После принятия плоти, разумно одушевленной, ούκ εις δύο μερισθήσεται δια τούτο πρόσωπα και υιούς, άλλα μεμένηκεν εις, πλην ούκ άσαρκος» [не разделится из–за этого на два лица и на двух сынов, но пребыл одним, разве что не бесплотным] [198].

С понятиями «φύσις» и «ύπόστασις» у Максима соединяется такой смысл. Мыслимая in abstracto природа (φύσις) или сущность (ούσία) есть нечто общее (κοινόν) — «τό είδος [вид, род], прилагаемое ко многим, численно различным, через что нечто становится тем, что оно есть» (έν τω όποιον τί έστι) [199]. Лицо (ύπόστασις), в отличие от природы, есть нечто особенное (ίδιον) [200]. Например, понятие «человек» есть обозначение природы, общей всем людям, а имя каждого отдельного человека (Петр, Павел и т. п.) есть обозначение лица или индивидуума, отличающегося от всех прочих людей индивидуальными особенностями (ιδίοις προσωπικοίς ίδιώμασι) [201]. Как нечто общее, как τό είδος, природа есть просто предикат всего того, что имеет бытие, что существует (ή μεν φύσις τον τού είναι Λόγον κοινόν επέχει, ή δέ ύπόστασις, και τον τού καθ' εαυτό είναι) [природа обладает общим логосом бытия, а ипостась — также и логосом бытия по самому себе (т. е. самостоятельного, индивидуального)] [202] , и сама по себе не имеет самостоятельного действительного существования. Самостоятельность и реальность бытия всякая природа получает в индивидууме [203], а человеческая природа — в ипостаси или в лице, отличительную особенность которого составляет независимое, самостоятельное бытие (τό καθ' εαυτό είναι) [204]. Отсюда природа называется ένυπόστατος — существующей в ипостаси, так как в действительности, in concreto, природа никогда не бывает ανυπόστατος, т. е. безличной [205]. В самом деле, мы не знаем ни одного такого примера, чтобы, например, человеческая индивидуальная природа в действительности не принадлежала какому–либо лицу: индивидуальной безличной природы вовсе не существует. Следовательно, поскольку общая природа мыслится в действительности, in concreto, она мыслится принадлежащей непременно одному определенному лицу, т. е. всякая природа в действительности непременно индивидуальна [206] . А так как реальность бытия или действительное существование всякая общая природа приобретает именно через принадлежность определенному индивидууму, то самое существование конкретной природы имеет необходимую связь с признаком индивидуальности: последняя составляет непременное условие первого. Следовательно, и существование общей разумной природы (ούσία έμψυχος Λογική [сущность одушевленная, разумная] или νοερά [умная]), т. е. природы разумных существ, связано с принадлежностью определенному индивидууму, носящему особое название лица (ύπόστασις), которое (название) имеет свой глубокий смысл. Таким образом, понятия «individuum» и «ύπόστασις» имеют между собой связь и в некоторой степени являются однозначащими. Отличительную особенность их составляет одно (так как τό ύφιστάμενον, прилагаемое к индивидууму, равно τό καθ' εαυτό είναι, прилагаемому к лицу [207]), и это одно есть отдельное, самостоятельное существование, бытие через себя (в противоположность общей природе); отсюда — индивидуальность есть некоторый признак личности. Вот, где скрывается основание для отождествления этих двух понятий у монофизитов и монофелитов.