Итак, Авессалом восстановлен в правах, признан царем и вновь присутствует в столице в качестве старшего среди своих братьев, которые после убийства Амнона разбежались каждый на своем муле. Авессалом, может быть, слегка безумен, но он не просто горячая голова. Он расчетлив и амбициозен:
«После сего Авессалом завел у себя колесницы и лошадей и пятьдесят скороходов. И вставал Авессалом рано утром, и становился при дороге у ворот, и когда кто-нибудь, имея тяжбу, шел к царю на суд, то Авессалом подзывал его к себе и спрашивал: из какого города ты? И когда тот отвечал: из такого-то колена Израилева раб твой, тогда говорил ему Авессалом: вот, дело твое доброе и справедливое, но у царя некому выслушать тебя. И говорил Авессалом: о, если бы меня поставили судьею в этой земле! ко мне приходил бы всякий, кто имеет спор и тяжбу, и я судил бы его по правде. И когда подходил кто-нибудь поклониться ему, то он простирал руку свою и обнимал его и целовал его. Так поступал Авессалом со всяким Израильтянином, приходившим на суд к царю, и вкрадывался Авессалом в сердце Израильтян» (II Цар. 15, 1–6).
IX. Кто дал бы мне умереть за тебя
Женитьба Давида на Маахе, дочери Фалмая, царя Гессурского, возможно, была дипломатическим и политическим шагом, но их потомство получилось весьма привлекательным. Красоты дочери Маахи Фамари оказалось достаточно, чтобы вызвать ужасные бедствия, — ее красота, как и красота Вирсавии, привела к тому, что «венцом ее радости стали печаль и беда». А о сыне Маахи Авессаломе в Писании сказано: «Не было во всем Израиле мужчины столь красивого, как Авессалом, и столько хвалимого, как он; от подошвы ног до верха головы его не было у него недостатка» (II Цар. 14, 25).
Отдельные талмудисты в своем разгоряченном воображении видели Авессалома великаном. В одном из мидрашей, который цитирует Луис Гинзберг, говорится: «Он был так огромен, что человек, который сам был выдающегося размера, стоя в глазнице его черепа, мог упасть ему на нос». Эта нелепая фантазия отражает ужас набожного ученого перед самой идеей сына, бросающего вызов отцу, который некогда убил великана. Здесь также видна боязнь власти как таковой, присущий культуре меньшинства страх перед исполинскими высшими силами, которые они, может быть, подсознательно ассоциировали с фигурой самого Давида.
Образ огромного глаза символизирует невероятную жадность. Ненасытный взгляд Авессалома обращен на нечто большее и менее определенное, чем кровосмесительное сексуальное желание, прогорающее сразу после удовлетворения, как это случилось с его братом Амноном. Авессалом воображает, что не только потеснит Давида, но и сам станет Давидом.
Авессалом хочет не просто быть любимым; ведь его и так любили, иногда за что-то присущее его природе, а иногда (возможно, как Вирсавию) — вопреки его природе. Задача Авессалома иная — всегда быть первым. Порочность Авессалома не столько в стремлении к привилегиям, сколько в овладевшей им иллюзии, что приятная внешность и удача могут сделать его подобным Давиду; эта иллюзия и связанная с ней изрядная переоценка своих возможностей ведут Авессалома к гибели. В итоге Давид будет скорбеть о судьбе своего сына. Джон Драйден в поэме «Авессалом и Ахитофел» пишет:
Что бы ни делал он, все лишь себя любя.
Он услаждал лишь самого себя.
Легко ему. И рай блестит в глазах.
То с тайной радостью пестующий Давид
На возрожденный в сыне юный облик свой глядит.
(Пер. В. Чернина)
В изображении Драйдена Давид разделяет иллюзию Авессалома, что сын — новое воплощение отца. Ни Давид, ни сам Авессалом не видят, что сила духа Давида делает разницу между ними весьма серьезной. Привлекательность Давида — всего лишь случайная и второстепенная деталь. В лице Авессалома люди, которых он приветствует и с которыми он болтает при дворе, откроют рай, но быть привлекательным и популярным не значит быть избранным.
История Давида — это история испорченных отцов, неожиданно властных женщин и непокорных сыновей. В число таких сыновей входит Ионафан, сопротивляющийся Саулу, и негодяи, бросающие вызов приличиям, — сыновья священника Илии, которые (в отличие от образцового помощника Илии мальчика Самуила) присваивают жертвоприношения и спят с женщинами, прислуживающими у входа в шатер. В имени Авессалома содержится тот же слог ав, означающий «отец», что и в именах «Иоав» и «Авенир»; по иронии (даже, пожалуй, излишней) «Авессалом» (Авшалом) означает «отец мира».
Читать дальше