Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

Иова, 42, 4

Прошел и Новый год. Наступили первые дни 1938 года. Каждый житель нашей страны ждал лучшего и, поздравляя друг друга с Новым годом, люда желали счастья, но счастья не было видно. Многие семьи оплакивали взятых и не вернувшихся. Тревога, ожидание чего-то неизвестного наполняли души.

Лева, как и другие заключенные, слышал, что на «воле» происходят большие события. Народный комиссар (нарком), возглавляющий Комиссариат внутренних дел СССР, Ягода, вместе со многими другими был объявлен врагом народа. В лагере, где находился Лева, было очень тревожное настроение, так как высшие руководители Сиблага, старые партийные работники, были арестованы и обвинены в контрреволюции. Тем более каждый заключенный не знал, что с ним будет завтра. То, что многих перестали освобождать, несмотря на то что срок их заключения закончился, явно показывало, что обстановка очень напряженная.

Лева совершенно не знал, что ожидает его завтра. Может быть, вызовут и отправят «без права переписки» или без всякой вины и причины дадут новый срок наказания. Он жил так, как это было в ранней юности: «Будь готов, всегда готов, ко всему готов». Многие, срок заключения которым истек, тяжело переживали, не могли спать, писали заявления, страшно волновались. Лева молился, горячо молился Всевышнему, Который решает судьбы. И это вносило тишину в его сердце. Он спокойно продолжал трудиться в больнице. Так же, как всегда, регулярно ел и спал. Он верил, глубоко верил, что Иисус поведет его лучшей дорогой.

Он только что окончил обход больных и пошел за анализами к лаборанту, как прибежал работник УРЧ.

— Собирайтесь, срочно собирайтесь! — кричал он Леве.

— Как, куда собираться? — спросил Лева.

— Собирайтесь со всеми вещами, вы уезжаете совсем. Вас направляют в центральный лагерный пункт.

— Что может быть?

Работник УРЧ покачал головой и сказал:

— Все может быть, ничего не могу сказать.

У вахты уже ожидал конвой. Даже не пришлось как следует увязать свои вещи, — надзиратель очень торопил. Их, несколько человек заключенных, погрузили в грузовую автомашину. Там встали с винтовками в кузове трое охранников в черных полушубках, и они поехали.

Это был январь. Мороз стоял около 40 градусов. Хорошо, что на Леве были казенные валенки и теплые рукавицы, иначе в кузове без движения можно было промерзнуть насквозь.

Прибыли в центральную колонну, впустили в зону. Лева побежал искать братьев и сестер. Но, увы, никого не было. Все куда-то отправлены.

В лазарете он встретился с фельдшером Синявским.

— Очень рад тебя видеть, — говорил Синявский, пожимая ему руку.

Он накинул шинель, и они вышли из больницы.

— Ну и дела теперь! — хмурясь сказал Синявский. — Сколько людей исчезло, сколько людей пропало! Я слежу за газетами, и, кроме того, здесь некоторые были на свидании. Даже всех руководителей здравоохранения, облздравов — безобидных врачей — всех пересажали без права переписки, объявили «врагами народа». Вот теперь появилась новая личность в «органах» — некто Ежов. Как утверждают, он является самым близким другом Иосифа Виссарионовича Сталина и теперь возглавляет все. Может быть, наведет порядок, невинных людей освободят, кто уцелел и остался жив, и все будет… как бы тебе сказать? Законно.

— А вам скоро освобождаться? — спросил Лева.

— Осталось немного, но о свободе не думаю. Пока правосудие и справедливость доберутся до нас из Москвы, можно попасть в положение «без права переписки».

— Вы здесь, Смирнский? — кричал посланный из УРЧ. — Идите, вас начальник вызывает.

С тревожно бьющимся сердцем Лева направился к начальнику. Вошел в кабинет. За столом сидел осунувшийся пожилой человек. Увидев вошедшего Леву, он встал и протянул ему руку:

— Поздравляю вас, товарищ Смирнский! На вас пришло отношение из Москвы, вы свободны! Это редкий сравнительно случай в наше время.

— Да, до этого я был только «гражданин», — улыбаясь, сказал Лева. — А теперь, слышу, вы назвали меня «товарищем».

— Понятно, пока заключенные отбывают срок, они только граждане и не могут быть нам товарищами, — сказал начальник. — Идите, берите вот эти бумаги и оформляйтесь.

Лева пошел оформляться. Как ни странно, на душе его не было никакой радости. Он знал, что для Христа в эти годы не было совершенно свободы, и для него, как христианина, «воля» представлялась сущей неволей.

— Господи! — внутренне молился он. — Как быть, куда ехать, зачем?

И опять в его душе разгоралось то желание, которое было в нем, когда он был освобожден после первого срока: пойти к высшему начальству и сказать, что он отказывается от освобождения, что освобождение ему не нужно.