Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

— Не могу, не могу! — говорил несчастный. — Столько пережито, столько следствий; одно у меня утешение — табачок. И вот, когда курю, кажется, и боль не так сильно чувствуется.

— Вы могли бы, конечно, применять немного наркотики, — сказал Лева. — Это разрешается делать таким больным.

— Не хочу, не хочу! — сказал старик, страдальчески смотря вдаль. — Наркотики — это уже смерть, верная наркомания. Я все еще надеюсь: может быть, освободят, сактируют, ведь все знают: я безнадежный больной. Только, говорят, 58-ю статью теперь перестали актировать. И даже многих, у кого кончается срок, не отпускают на волю.

— А вот что я вам хочу сказать, — начал Лева. — Чувствую себя больше не в состоянии молчать. Во всяком горе, беде помогает Христос. Силой Его вы можете освободиться от табака. Он прощает все и дает большую перспективу, чем освобождение на волю. Он дает вечную жизнь.

— Я слышал, что ты верующий. Я знаю, что тебе легче живется, чем мне. Но я не могу, к сожалению, верить. С юности у меня созрело материалистическое мировоззрение, шагал в ногу с передовыми, а потом вот выбросили, посадили, и теперь у меня нет никакой веры, никаких убеждений — пустота и одно страдание. Вот умру, буду кучей навоза, и все.

Тут пришли за анализами, разговор прекратился. Проверяя связь, в колонну заглянул воронежский брат. Лева был счастлив встретиться с ним. Брат был очень печален, и какая-то затаилась грусть, почти ужас таились в его глазах.

— Вы что-то очень переживаете? — спросил Лева.

— Да, ты прав. Никому не скажу, но с тобой поделюсь. Только смотри, никому ни слова, пропадешь. Конечно, всех этих арестованных куда-то вывозят. Есть особые вагоны, которых никогда раньше не было. — Он замолчал.

— Я, когда ездил за медикаментами, — подтвердил Лева, — тоже видел какие-то особые пульмановские вагоны. Внутри они разгорожены толстыми решетками.

— Да, некоторых, видимо, в этих вагонах куда-то увозят. А вот многих-то… — он замолчал опять, посмотрел кругом, никого поблизости не было. — Вот когда я проверял связь, линию, приходилось пробираться через леса, и я видел бугры, видел свежие сожженные вещи заключенных. Да, их, конечно, расстреливают…

Редко, редко кто возвращался из этих следственных тюрем. Но вернулся Букацик. Он страшно постарел, был истощен до неузнаваемости.

— Что же с вами было, — спросил Лева.

— Все допросы, — уклончиво ответил он. — Все допрашивали, почему у меня нерусская фамилия, не связан ли я с Польшей и в каких организациях участвую по свержению Советской власти…

Скоро Букацика куда-то отправили.

Кончился срок Левы, но его не освобождали. Как и многие другие, он сидел теперь в заключении без всякого срока. Это называлось — отбывать наказание «до особого распоряжения».

Заключение свыше срока нисколько не огорчало и не расстраивало Леву. Спешить было абсолютно некуда. И по тем письмам, которые Лева получил от матери, и по всей обстановке он знал, что дело Божие полностью разгромлено. В Куйбышеве закрыли часовню — ту самую, которую многие звали «ловушкой», и всех братьев, активно принимавших участие в деле Божьем, арестовали и убрали «без права переписки».

Общин не существовало. Настала жуткая ночь, когда никто делать ничего не может. Что творилось по всей стране! Можно ли измерить всю меру ужасов? Сколько братьев и сестер было взято в узы, и сколько приняли мученическую смерть — об этом знало лишь одно Верховное Руководство жизни.

— Почему Господь оставил меня? — недоумевал Лева. — Ведь то, что я оставлен, просто чудо. Ведь это событие с беглецами и их избиением не случайность. И то, что я был вызван на суд как свидетель по поводу произвола в лагере, тоже не случайность. И то, что я вернулся в райбольницу, и сразу обнаружилось, что я пришелся как бы не ко двору, — не случайность. Все эти «случайные» на вид совпадения различных обстоятельств допущены и устроены Небом, чтобы, пройдя эти огни и воды, я был живым свидетелем, как темно без Бога и как дивно светит свет Его и во мраке, и что Он силен сделать так, чтобы остаться и быть Его тружеником. Так предусмотрено в Его планах.

«О, Господи! — молился Лева. — Если Ты дашь мне увидеть свободу, если будет какой рассвет, — а он должен быть! — то помоги мне, чтобы уста мои возвещали правду Твою, всякий день благодеяния Твои, ибо я не знаю им числа» (Псал. 70).

Сибирская морозная зима продолжалась…