Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

— Николай Александрович, — предложил он, — давайте потихоньку споем:

«В пустыне греховной земной,

где неправда, гнетущий обман,

я к отчизне иду неземной

по кровавым стопам христиан…»

— Ну, сейчас не до пения, вот надзиратель — конвой услышит, даст тебе пенье. Лучше давай просто поговорим.

— Да, да, давайте лучше поговорим, — согласился Лева.

— Мы хотя и родственники, да не встречаемся друг с другом. А вот здесь, в вагоне, встретились вплотную. Ты вот, Лева, сказал, что мы, верующие, страдаем за Христа. Действительно, хорошо было бы страдать за Христа, а то фактически этого нет. В самом деле, духовная работа наша свернулась. В этой часовне мы просто собирались для собраний, молились; я говорил мудрые проповеди, и все. И вот общая волна, аресты по всей стране всевозможных людей, чем-нибудь подозрительных, изоляция людей, которые могут оказаться вредными, и мы попали ни за что ни про что.

— Я не думаю так, — возразил Лева. — Правда, многие арестованы, но большие, основные массы народа на свободе. И нас арестовали только потому, что видели, что мы, как христиане, остаемся верными Христу. Ведь если бы вы или я отказались от Евангелия, от веры в Бога, то несомненно нас никто бы и пальцем не тронул. Ведь есть же факты, когда верующие, духовно замерзшие, зная, что их ожидает арест, умышленно напивались пьяными и этим демонстрировали, что они отошли от веры. И что же? Их оставили в покое и не арестовали. Почему, в частности, Шура Бондаренко не попал вместе с нами в тюрьму? Только потому, что он отступил от Христа. Взяли все-таки тех, которые могли так или иначе действовать в деле Божьем, а не были пассивными: я верю, что Господь, удостоив нас страдать, имеет Свой промысел, как для сохранения нашей духовной жизни, так и для будущего в деле Его. Это наша победа, что мы страдаем, как победил Христос на Голгофе, Стефан и другие.

— Нет, нет, ты слишком наивно думаешь, — сказал Николай Александрович. — Подумай только: идет борьба, и если кого поколотили и все лицо в кровь разбили, разве он победитель? Это поражение. И я тебе скажу откровенно: было время, Бог помогал, условия были, наше братство росло и распространялось, а теперь все идет к концу. Ты же знаешь и из истории: всякое движение имеет начало и имеет конец. И наше баптистское движение идет к концу. Я беседовал со многими знающими людьми, они не сомневаются, что с религией, с верой будет покончено. И ты сам знаешь: начали с нами бороться с 1929 года, а сейчас вот 1935 год, и за эти годы от огромных общин нашего Союза не осталось ничего, а пройдет еще ряд лет, развернется сильная атеистическая работа, все наши дети вырастут неверующими, и от веры в Бога в нашей стране не останется ничего.

— Правильно, правильно он говорит, — раздались несколько голосов заключенных, которые прислушивались к их разговору. — То, что нас посадили, это перегибы, — сказал чей-то густой бас из-под полки, — а ваг с религией борются, это правильно. Бог и Библия — это выдумка попов.

— Эх, братцы, — раздался чей-то голос. — Бросьте вы об этом говорить, вот давайте у конвоя воды требовать. Я вот после этой селедки так пить хочу, просто умираю. Да и нам терпения больше нет сидеть без воды, — раздались голоса. Эй, конвой, дай воды, больше не можем терпеть.

Этот крик «дайте воды» раздался и в других клетках вагона.

— Замолчать! Воды, сколько положено, давали. Больше положенного не дадим, — кричал конвойный.

Шум не стихал, заключенные, мучимые жаждой после соленой рыбы, настойчиво требовали воды.

Явился начальник конвоя, высокий, в черном полушубке.

— Это что за бунт? Кто тут кричит? Дайте ключи, сейчас вот выведу и руки выверну.

Загремели ключи, все притихли. Поезд мчался дальше.

— Николай Александрович, — спросил Лева полушепотом, — как вы думаете: если бы среди этого конвоя были наши братья, несущие военную службу. Мне кажется, они посчитали бы за счастье напоить жаждущих чашей воды.

— Вряд ли кто из братьев, если бы он был в конвое, решился бы на это, — ответил Николай Александрович. — К заключенным воспитывают ненависть, как к врагам народа, и всякое соболезнование им рассматривается как преступление.

— А как тяжело, когда люди ушли от Бога, — вздохнув, сказал Лева.

— А будет, возможно, еще тяжелей, — заметил Николай Александрович. — Только бы отбыть этот срок, и я подальше от братьев, от всех неприятностей, зажил бы тихо с семьей.

— А я верю, — твердо сказал Лева, — Господь пожалеет гибнущий в грехах народ и будет в нашей стране большая проповедь Евангелия.