Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

Мария Федоровна Левинданто уже несколько раз провожала своего Коленьку в далекие края ссылок, поэтому она умело, без лишних хлопот, опытной рукой собирала вещи своему дорогому этапнику. Лида Кузнецова своего Петю провожала впервые. Естественно, что она особенно волновалась и суетилась, не зная, что и как лучше передать. Ваню Попова его сестры и близкие провожали не в первый раз, он был уже в Соловках вместе с Петей Фоминым и Мишей Красновым, и это провожание было для них, как говорится, не первый снег на голову.

Мать Левы в глубоком горе, но в большой надежде на Спасителя, Которому она от рождения посвятила сына, была внешне спокойна, и только по ночам было слышны, как она плакала и изливала скорбь души своей в молитве.

Все верующие и их родные и близкие по крови Христа не унывали. Они имели Утешителя — Духа Святого, который не давал скорби сверх сил, но посылал облегчение не только через молитву, но и через взаимную поддержку. Но каково было неверующим, не знавшим Бога, которые неожиданно после убийства Кирова были брошены в тюрьмы. Эти люди не чувствовали за собой никакой вины, в соответствии с этим они пытались хлопотать, оправдываться, но все было бесполезно, черная неизвестность наказания пугала, вещала возможную смерть, и для них не было никакого просвета. И они мучились, страшно мучились, страдали, стенали и их семьи в эти жуткие годы.

Дедушка Фомин не «заработал» лагеря, как все остальные евангельские христиане-баптисты, а был направлен в ссылку в Архангельскую губернию. Там он встретился с самарским братом Петром Ив. Шадчневым. Вместе они не унывали, молились и верили: Господь откроет двери для проповеди Евангелия.

Зима была в полной красоте. Мороз, ярко светит солнце на голубом небе, хрустит снег под

— Подтянись, не отставай! — слышится крик начальника конвоя. Этап ведут на станцию. О, сколько, сколько этих этапов, бесконечных, длинных, видела ты, русская земля, начиная от тех далеких дней, когда по Владимирке, по пыльной дороге гнали в кандалах в Сибирь твоих несчастных отверженных сынов…

Времена меняются. Теперь железная дорога, и по ней в столыпинских вагонах, в товарных, в пульманах везут все тех же несчастных отверженных, все в ту же Сибирь…

В эти столыпинские вагоны заключенных, как всегда, набивали впритирку, буквально как сельдей в бочку.

За решетчатую дверь втолкнули Леву и Николая Александровича Левинданто, и, как говорят, волею судеб они поехали вместе, сидя рядом вплотную друг к другу. Лечь не было никакой возможности. На верхних полках полулежа-полусидя умещались по двое, по трое. В помещении был полумрак, душно, до невозможности жарко.

Несмотря на то, что прибывшие вошли с мороза, пот со всех полил градом, но это было ненадолго. Происходит нечто, когда при жаркой температуре организм уже перестает выделять воду через пот, и люди вторично потеют только тогда, когда пьют воду, холодную или теплую, три раза в день.

— Ну и попали мы! — сказал Николай Александрович, задумчиво растягивая слова.

— Да, слава Богу, — ответил Лева. — Нам дано не только веровать во Христа, но и страдать за Него.

— Какое там за Христа! — с горечью сказал Николай Александрович. — Мы совсем не за Христа, просто шьют всем людям какие-то антисоветские настроения и проявления и сажают.

Лева видел, что Николай Александрович очень удручен. От прежней его жизнерадостности, веселости не осталось ничего.

Видимо, он тяжело переживал это осуждение. И Лева догадывался почему. Если в прежние сроки он шел радостно и бодро, зная, что он страдает за то, что верит, он был в то время против ношения в армии верующими оружия, то теперь, когда он стал идейным оппортунистом и поставил себе цель — освободившись от ссылок, наладить спокойную жизнь, многое в его сознании перевернулось. Для достижения поставленной цели он взял за правило — смотреть на все сквозь розовые очки. Вместе с М. Д. Тимошенко оба всячески поддерживали идею, что капитализм-де, это «Вавилон-блудница» по Откровению Иоанна и что нужно бороться с капиталом на том основании, что корень всех зол — корыстолюбие.

Как все более и более убеждался в этом Лева, хотя и не высказывал этого никому, Николай Александрович постепенно утрачивал веру в то, что раньше представлялось ему не только истинным, но и прекрасным. С этой изменившейся точкой зрения теперешний арест и осуждение он воспринял как какую-то незаслуженную пощечину.

Стучали по стыкам рельсов вагоны. Поезд мчался, куда — они не знали. Одно было ясно: на три года. По-прежнему легкие вдыхали тяжелый прокуренный воздух, по-прежнему уши слышали бесконечную матерщину и злобные ругательства набитых в клетки людей, по-прежнему та же селедка и паек черного хлеба. То ли Лева был молод, то ли эта атмосфера была ему не впервые, но физически чувствовал он себя неплохо, а духовно, несмотря на то что все его надежды на учение, на продолжение образования рухнули; несмотря на то, что его вновь оторвали от родной семьи, от нравившейся работы, он чувствовал себя прекрасно.