Галина Мамыко - Монастырские

Не думать о смерти Вера не умела. Вопрос о ней был главным. В любое время жизни.

В детстве эти мысли приходили внезапно, когда Веру укладывали спать, а в квартире наступала тишина. Иногда из‑за двери доносились шаги родителей, шёпот, но мысли о смерти очень быстро поглощали всё, всё, всё…

С годами страшные размышления перестали быть новостью. Она постоянно чувствовала близость своей второй половины. Да. Смерть – это наша родственница, размышляла она по ночам, ведь мы неизбежно идём к ней, ничто так неотвратимо, как эта встреча. Она привыкла к таким помыслам, как дерево – к листьям. И чувствовала шёпот смерти, как дерево чувствует шевеление птенцов в гнезде на своих ветвях.

Богдан старше меня на несколько минут…

Хм…

Как это было?

Разумеется, вот так:

…как только Богдан начал уходить навстречу голосу матери, туда – к свету, ветру, птицам, шуму водопадов, дыханию океанов, радости солнца, блеску звёзд, к своей будущей славе, всему тому, что уже подразумевалось и намечалось, – я опомнилась и погналась за ним.

Подумать только, я проспала самое важное!!! Я была так взбешена, что забыла про свои ожидания и надежды. В тот миг больше не интересовало, как я познакомлюсь с родителями, я ещё не знала, что буду разочарована многим в этой жизни, не только братом, но и своим именем: Вера… (Имена нам с братом придумывала верующая бабушка. Мой папа‑коммунист счёл благоразумным не омрачать счастливую новость о появлении близнецов и смирился с решением своей матери. Что касается моей мамочки, то ей было всё равно.)

Однако, какая подлость: брат не разбудил меня. Я должна опередить его!

Я схватила его за ногу, но ничего, кроме того, что сделала хромым, не добилась.

С воплем досады я согласилась, наконец, выпрыгнуть в руки акушерки. Ах, как я была зла! Ах, как кричала от негодования! Слава и триумф, первенство всегда и во всём на всю последующую жизнь – вот что означала для меня возможность первой войти в мир. Вот он, вожделенный прообраз! Человек рождается один раз! От того, как он это сделает – с первой попытки или с препятствиями, первым или вторым, уверенно или боязливо, от этого будет зависеть качество дальнейшей жизни! Такую теорию я выпестовала в предвкушении внеутробного иномирия. Я пребывала в уверенности, что все дети рождаются на свет парами.

Брат по Божьей милости родился одарённым малым.

Когда видишь успех ближнего – твой собственный меркнет.

Он – вундеркинд. Музыкант! Поэт! Художник! Золотые руки!

Богдан любил проводить время за резьбой по дереву, учился в художественной и музыкальной школах, в Московской консерватории им П. И. Чайковского, по ночам писал стихи, а к двадцати пяти годам изготовил свою первую скрипку, отмеченную в числе лучших на Всесоюзном конкурсе скрипичных мастеров. Ах‑ах!

Мой брат блистал, я – нет. Им с детства восхищались. Меня – не замечали. А что я? Я была полна горечи. Полынь произрастала внутри моей души так густо, её было так много, и всё кто‑то ходил, ходил внутри тех зарослей, стенал так мрачно, наводил на мою душу тяжесть и думы смертные. И ящерицы струились холодом по моим жилам, и жар ненависти обжигал душу.

А мой брат жил со светлой душой, чистыми мыслями и поступал правильно, он вообще был именно таким человеком, каким мне самой хотелось быть.

Все его качества на самом деле должны были быть моими, в безумии думала я. Я видела, как он добр там, где я оказываюсь злой, как он великодушен там, где я проявляю мелочность, и я терялась, я просто не знала, куда деться мне от самой себя, и только одно кипело в тот миг – ненависть.

Когда ему дарили на день рождения игрушечный катер с мотором и брат шёл в ванную, и с восхищением глядел, как катер плавает в воде, я рыдала от злобы. Мне тоже что‑то дарили на всякий случай, во избежание истерик, но всё равно то, что у брата, мне представлялось лучше. Я непременно хотела то, не своё. Мама, вернувшись из санатория, вручила нам с братом подарки. Брату – фильмоскоп с плёнками, мне – игрушечную швейную машинку. Я рыдала: мне тоже хотелось фильмоскоп.

Он первым научился кататься на коньках. Я с завистью смотрела ему в спину, он смеялся, и лёд сверкал под росчерком острых лезвий. И няня радостно махала ему рукой. И солнце холодно слепило мне глаза. А я стояла со своей злостью и только могла плакать.

Вот, вдруг вспомнила: той ночью, когда все уснули, я ведь выкинула в форточку эти самые, подаренные брату, ботинки с коньками.