Галина Мамыко - В ожидании страха

1 гл.

Заботливые мухи закопошились, это ли глаза мои, во что я превращаюсь, – она подумала, и вытерла платком то, что так мешало. Но разве можно избавиться от глаз. Они слезились длинными ручьями, мешали мелкой пылью. Вот я и дошла, ну, здравствуй, старость, в который раз уж в этой жизни сказала вновь себе, и в зеркале нашла, которую искала.

А в это время кто-то мелким стуком уже входил туда, где было сердце, и холод, холод просто дикий, очаровал её. И пальцы прыгали по кофте, искали пуговиц горохи, и всё так было просто, очень просто. Она легла тогда на пол, такой приятный, казалось, будто гроб уже готовый подставил спину для новых путешествий. Она лежала долго, всё вдыхала морозец смертушки столь близкой, и копошились мухи, копошились в глазах закрытых наглухо ставнями будто.

Потом пришёл, ей уши подсказали, супруг горбатый, с палкой своей глупой, он любит этой палкой греть ребят под окнами шумливых. Супруг стоял над нею очень долго, и размышлял вслух, не стесняясь, а сколько стоят похороны нынче, и что-то сиплое ругалось в его старом горле. Он говорил о том, что спать бы лучше, диван уж ждёт, приятный, мягкий очень, а тут вдруг на тебе, лежит себе, не дышит, куда её, ведь спать-то надо, надо.

И кошка добрая приятным, жарким счастьем расположилась на ногах холодных, согрела их, и спела свою песню.

Тогда старуха воздохнула смехом тихим, расправив крылья мёртвых лёгких, и заструились слёзы новой жизнью по бороздам лица, по этим всем глубинам, что роют кожу долгими годами.

Горбун обрадовался страшно, как ребёнок. Ну, слава Богу, сказал, осыпав себя многими крестами, поспать, значит, всё же мне удастся.

И поглядев какое-то мгновенье себе под ноги, он ловко застучал к дивану, бросил палку, и вот уже храпит, храпит и сладко, и счастливо.

И небо звонкими раскатами там вторит, стучит своими крепкими дождями, бегут по небу огненные кони, и Ангелы поют под небесами.

Я буду жить, она проворно встала, пошла к иконе, чтобы ночь молиться. И Бога славить сердцем благодарным. Я буду жить, так она сказала.

2 гл.

А ночью что-то сильно изменилось. Как будто молния, или разряд похуже, сверкнуло нечто в сердце старом. А может, небо просто распахнулось, и дали посмотреть ей, а что там, дальше… Она от страха сильно покачнулась, а может, это ей только показалось, но тем не менее в ногах такая слабость, и руки, руки мелко задрожали. И зуб на зуб совсем, совсем не попадал ведь. И всадник быстро дробью прокатился от края к краю небесного разлома. И глас трубы запел, зацокал как поезд, как самолёт, как колесница, всё полилось, помчалось в песне странной внутри слоёв вселенной многоокой. И времена смешались многокрыло, нет тут ни прошлого, ни будущего, нет ни мига из того, что временем зовётся. Тут есть иное, что умом не объяснимо, и что словам вообще не поддаётся.

Поднялись кости со всех дальних-ближних краёв-окраин, и потянулись тусклой вереницей так быстро к небу, так быстро плотью обрастали кости. И вот уже народами заполнен весь горизонт, от дна земли до солнца, до звёзд с луною, всё-всё заполнено вдруг ими, которые опять людьми вдруг стали, с живою человеческою плотью, с душой, некогда уснувшей мёртвым сном внезапным. Да, все они теперь молчат и дышат, и сердце в каждом скачет быстрым шагом, глаза у всех наполнены слезами, не знают, что их ждёт, что будет…

А будет – Бог. Иисус. Христос. Он будет. Сказал ей голос чей-то прямо в уши. И от Него никто не сможет скрыться. И у Него есть Книга Жизни, Книга! И горе, горе будет тому человеку, той душе несчастной, чьё имя в этой Книге не найдётся!

А я? Мой муж? А дети, внуки? Они есть в этой Книге страшной? – осмелилась пролепетать она, робея.

И всё ждала, ждала она ответа, и сердце в страхе стыло очень тихо. И не дождавшись нужных слов, очнулась, смотрела долго в ночь без света, и таяли, и плыли пред глазами как будто зраки чьи-то, иль кого-то, они пылали и горели страшно, предвестники ли снов, грозящих вновь присниться.

И вот – опять. Заухал филин дико. Сорвались двери с петель ржавым скрипом, открылись лабиринты глухих улиц, они вели в глухую бесконечность, туда, где есть только слёзы, и голоса без лиц, и без отличий, там всё – темно и очень безнадёжно, там нет дыханий и надежд на что-то, там всё одно, влекущее к страданию.

Ей посчастливилось на этот раз проснуться быстро. Какое счастье, я на воле, я свободна, я снова в этой жизни, где есть кровать и чай в горячей кружке. Она ощупала себя дрожащими руками. Ей не хотелось думать ни о чём, что было. Ведь если думать об ушедших грёзах, они заставят заглянуть в то, в завтра, туда, где будет отражение снов мрачных.