Михаил Скачидуб - Хутор моего детства

И покатились Шурка с дедом Алёшкой по снежной красоте. Несдобровать бы деду, но подоспел бригадир полеводческой бригады Недрыгайло, дядько Иван. Кое-как скрутили «агитаторшу» и потащили на избирательный участок. Шурка не унималась:

– Усех вас врагив народа ликвидирують! Сама дядьки Кольки донэсу на вас, гадив!

– Заткнысь, падло! Сама ты вражина! Шоб ты сдохла! Деä ты взялась на нашу голову? – костыляли Шурку правленские мужики.

Толика словить было не так просто. Он шустрее Шурки оказался, убегая от своих ловцов, залез на скирду соломы и запел, как показалось правленцам, Гимн.

– Во, паразит! Гимном прикрывается! – вытягиваясь по стойке «смирно», произнёс дядько Степан.

– Та вы послухайтэ шо вин спивае! За цэ ёму кутузкы нэ мыновать!

Со скирды далеко-далеко за бригаду, до школы, по-над хутором, Савкиной речкою, аж до Панского леса нёсся «Гимн» на музыку Лебедева-Кумача и на слова Толика Козленко в его же душераздирающем исполнении:

–…«Союз нэрушымый зализ пид машину и зъив вин всю кашу за родину нашу!»

– Злазь! – кричали правленцы. А Толик им:

– Пока «Интернационал» нэ соспиваю, нэ злизу и завёл:

– Вставай, пойидым за соло-о-о-омой, вставай, голоднии быкы....

Наконец-то Толяна со скирды стащили, морду набили за его «Гимны» и поволокли до школы. Туда же тащили и Шурку. Толика избиратели узнали сразу, так как знали его поэтические и певческие способности уже давно, но Шурку сразу не признали и спрашивали друг у друга:

– А це шо за артистка?

На что Шурка отвечала весёлыми частушками:

– А я ны папына, а я ны мамына! Я на улыци росла, мэнэ курыця знэсла!

– Батюшкы вы мои! Та це ж Шурка! Во яка спивачка объявылась у хутори!– со смешком встретили привод Шурки избиратели.

– Уси чулы, шо оци паразиты спивають? – спросил парторг колхоза дядька Петька Голубовский и вперил свои голубые-голубые глаза в колхозников, а затем чуть выше их голов.

Все увидели, как он сразу побелел лицом и глаза его полезли на лоб, будто он увидел конец света.

Избиратели подняли глаза и только сейчас заметили плакат, на котором чёрным по белому было написано: «Единодушно отдадим СЯ кандидатам в депутаты Верховного Совета!»

Голубовский нутром почувствовал свой «конец света» и что ему предстоит дорога дальняя в страну бескрайнюю, где мороз трескучий и барак вонючий в дебрях тайги.

«Глаза и уши» хутора

Жарким августовским днём мы попивали с дядькой Федей винцо в тени яблонь его подворья в хуторе моего незабываемого детства. Хутор – это Савкина речка, это Панский лес с такой же панскою рекою, это раздолье степи, буйство трав, цветов, небо бездонное, бой перепелов, пенье жаворонков и, самое главное, люди, а среди них цветы жизни – девчонки, которых я любил и, как мне кажется, они меня тоже.

Дядька Фёдор, казалось, знал всё и обо всех, настоящий ходячий «справочник».

– У мэнэ була «хвороба» с детства – кныжкы пысать, а нэ быкам хвосты крутыть. Став я подглядувать, подслухувать, в тетрадочку записывать кто, что, да як. Всэ шло, як по маслу, материал для пысатильства накапливався. Но из-за одной дивкы жизня моя пишла пыд откос.

– Из-за девки?! – удивлённо спрашиваю я.

– А из-за кого ж ще!? Уси неприятности только из-за чёртив этих патлатых. Давай ще выпьмо и я расскажу, шо да як було.

Говорил он на деревенской и городской смеси наречий малороссийского языка так:

– Цэ ще до войны було. Яксь захотилось мини вышни. Я шмыгонув в вышняк. Вышня як мэд. Наслаждаюсь. Вдруг чую, шось кублыться в копыци рядом с вышняком. Чорты мэнэ дёрнулы подывыться, шо там такэ.

– Там, наверное, кто-нибудь «кино» «Тахир и Зухра» крутил, – заулыбался я.

– Ага! Тилько нэ Тахир с Зухрою, а батько мий с Райкой Зарецкой то «кино» крутылы! Вона, як побачила мэнэ, всполошилась та ходу, а батько мэнэ зловыв и так поров реминякою, шо у мэнэ задныця до сих пор в рубцях. Райка до дому побигла, а я дав дёру на Втору Полтаву, до тёткы Мотькы, ханджийкы, твого батька сэстры.

А потом пешкы подався на Староминску, до поезда. Почипывся на товарняк, так зайцем до Краснодара добрався, дэ жилы тогда твои батько з матэрью. Пожив трохы з нэмэ. Паспорта нэма, грошив нэма, жив як партизан. Надо було шось робыть. Надумав я свое пальто продать. Стою на Сенном рынке, пальто продаю, а тут милиция нагрянула. Мэнэ и заграбасталы. Судылы, посадылы. А тут вскорости война.

На фронт меня отправили. После ранения в сорок четвёртом комиссовали. Подався в свий хутор. В сорок восьмом оженился на тётке Любе. Вона думала, шо еи муж погыб, а оказалось, шо вин був чи полицаем, чи власовцем. Долго тягалы и еи и мэнэ, а потом отсталы. Яки показания могла дать тётка Люба? Воны ж пэрэд самой войной пожэнылысь, а потом на ёго похоронка прыйшла. Яки тут показания? Вызвав мэнэ Мыхайлюк, цэ ж наш особоуполномоченный из органов був, та ты ёго должен помныть, побалакалы у кабинети, и с тих пор я у ёго, як глаза и уши в хутори. Это мое партийное поручение. Я ж з войны член партии.