Евгений Коковин: Корабли моего детства

Коковин Евгений

КОРАБЛИ МОЕГО ДЕТСТВА

В пасмурные апрельские дни, когда на Северной Двине темнеет лед и капризные ветры робко приближающейся весны меняют направления, ко мне все чаще наведываются беспокойные чувства. Я знаю: это чувство ожидания. Ожидания полной, всесильной весны, открытия навигации, приказов начальника порта. Весна приходит на архангельскую землю без журчания ручьев, без цветения роз и без майского грома. Весна приносит на Север медлительно-ровное, колдовское посветление ночей, коварство распутиц на проселочные дороги и неукротимый ледоход с тревожным подъёмом воды на большие реки. Порт встречает весну гудками ледоколов и надрывным завыванием сирен. Приказы начальника порта о ледокольной кампании и открытии навигации предельно кратки, четки и суховаты. Но меня они волнуют. Приказы печатаются на четвертой странице в местной газете. Читая их, я слышу первый пароходный гудок, команду вахтенного штурмана, шум брашпиля и металлический перебор машинного телеграфа. Я слышу и голос самого начальника порта и вижу его, седого коренастого мужчину в морском кителе. В молодости, говорят, он был портовым грузчиком. Влюбленный в пароходы и парусники, гавани, ковши и причалы, с детских лет я помню по фамилиям всех начальников нашего порта. И осенью тоже подступает беспокойное чувство, но оно уже без радости, горьковатое: скоро конец навигации. Я захожу к начальнику порта. Он легко определяет мое настроение. - Чем недоволен? - Навигация-то скоро закроется... - Продлим. Видел, какие у нас теперь ледоколы? А вот-вот и у нас будет навигация круглогодовой. И в январе, и в феврале, и в марте будем грузить. Я верю ему. Деловой, работящий, добрый народ портовики! Мой отец тоже был портовиком. Он служил в Дирекции маяков и лоции Белого моря. К старости, лишившись ноги, он ковылял на деревяшке и громко именовался смотрителем створных знаков в морской слободе Соломбале и на судоходном рукаве Северной Двины - Маймаксе, а проще - был фонарщиком. Отец гордился личным знакомством с Георгием Яковлевичем Седовым. Перед походом Седова к полюсу отец чинил на "Святом Фоке" паруса и ремонтировал такелаж. Был он и умелым плотником, и столяром, шил легкие шлюпки, а однажды на досуге смастерил мне расчудесную полуаршинную поморскую шхуну. Это был мой первый корабль. Он совершал длительные рейсы в бассейне узенькой речки Соломбалки, забитой лодками, шлюпками и карбасами. У соломбальских ребятишек шхуна вызывала восхищение и зависть. В мальчишестве самым закадычным моим другом был ровесник Володя Охотин, отличный пловец и неуемный рыболов. Во всех ребячьих смелых предприятиях нам покровительствовал умный и мечтательный юноша Андрей Семенов. Он жил на нашей улице и пользовался у нас непререкаемым авторитетом. Отец Андрея - крупнейший водолазный специалист страны, страстный охотник, настоящий следопыт и меткий стрелок - был обожаем ребятами Соломбалы. Позднее у нас появилась большая и тяжелая корабельная шлюпка "Фрам". На "Фраме" мы путешествовали по Северной Двине и по ее бесчисленным притокам. Андрей был до фанатизма влюблен в Арктику, знал имена и биографии ее исследователей, мог показать на карте все арктические земли, острова и островки. Он учился в мореходном училище и мечтал стать полярным капитаном. Фритьоф Нансен был его кумиром. Однажды мы плыли на "Фраме" по Северной Двине. Навстречу, с моря, шло гидрографическое судно "Пахтусов". Володя прочитал название парохода и спросил у Андрея: - Кто такой Пахтусов? - Это был полярный путешественник. Он исследовал Новую Землю и умер почти сто лет назад, - пояснил Андрей и спросил: - И знаете, где он похоронен? Конечно, мы этого не знали и потому молчали. - Он похоронен у нас в Соломбале, - сказал Андрей. - У нас? В Соломбале? Где? Поверить было трудно. Наша маленькая, хотя и древняя, морская слобода Соломбала - и такой знаменитый человек, именем которого даже назван большой пароход. Правда, в Соломбале Петр Первый построил первые морские корабли, которые ушли под русским флагом за границу. И все-таки... Вечером Андрей потащил нас на кладбище. Оно находилось за Соломбалой и было похоже на все другие русские кладбища - тихое, заросшее ольхой и березой, черемухой, рябиной и ивовыми кустами. Тут росли трубчатая бадронка, сочная сладкая пучка, дурманящая до головокружения нежно-желтая душмянка. В ботанике все эти цветы и травы, вероятно, имеют другие названия.